Несколько утешившись, она старательно вычистила столешницу, после чего встала в дверях террасы и оглядела сад. И куда он мог запропаститься? Уже темнеет, теперь-то она точно на ночь останется…
Она бы вышла поискать его, но не решалась. Сад был большой, занимал что-то около двух моргов [3], весь зарос кустарником и деревьями, а благодетелю нередко приходили в голову самые дикие идеи. Например, он мог по полдня сидеть в засаде, поджидая какое-нибудь животное или наблюдая за какой-то птичкой. И злился, когда ему мешали, не ругался, нет, но тихим таким голосом рубил, словно топором, а на челюстях у него желваки вспухали. Может, он и сейчас затаился, раз двери открыты…
Она пошла наверх, в его спальню, и любовно застелила на ночь тахту. Потом посидела в своей комнате, оставив остальную работу на завтра, — а вдруг она не успеет все сделать и задержится здесь ещё дольше?
В любом случае ждать его она будет в салоне, под тем предлогом, что двери открыты…
Очнулась она в кресле, когда в окна уже заглядывало солнце. Какое-то время она приходила в себя, потом сообразила, где она, и огляделась.
Абсолютно ничто не изменилось. Приоткрытая дверь на террасу оставалась в том же положении.
Она взглянула на часы — Езус-Мария, половина шестого, уже день! Он что — вообще не возвращался домой этой ночью?!.
Она вскочила, побежала на кухню. Все, как вчера, нетрону гая еда на подносе, никаких людских следов. Она помчалась в спальню — то же самое, соблазнительно раскрытая постель в том же безукоризненном состоянии. Это что же, он ещё не вернулся?..
В общем-то, бывало, что он не возвращался. Куда-то ездил, ночевал в своей варшавской холостяцкой квартирке, бродил но лесу, уезжал куда-либо подальше, что-то решал… Но никогда — абсолютно никогда!!! — он ничего не оставлял открытым.
А тут двери на террасу наполовину отворены…
Теперь уж Михалина по-настоящему разнервничалась, что не помешало ей плотно позавтракать.
Расстроенный человек должен как следует подкрепиться, чтобы иметь силы расстраиваться. Она принялась за уборку, заодно обходя весь дом и заглядывая во все помещения, за исключением одного. Его личного кабинета.
Вход туда был запрещён раз и навсегда, и, несмотря на доверие к Михалине, несмотря на ключ от входной двери и код от калитки, свой кабинет он всегда запирал. Куда бы он ни шёл — в ванную, в столовую на завтрак, — он обязательно блокировал какое-то специальное устройство, а ключ от него, крайне замысловатый, прятал в карман. Он и убирался у себя сам, так что нога человеческая не ступала в эту комнату. Впрочем, он там не слишком-то засиживался, а если и работал — что-то читал или писал или ещё что, — то делал это в библиотеке. Не очень большой, но выглядевшей как-то ужасно официально. Кабинет представлял собой абсолютное исключение, и даже окно в нем было какое-то такое, что не позволяло заглянуть внутрь.