; здесь же были выложены прославлявшие его деяния латинские стихи. Обширная мозаика поистине терялась меж мощных колонн, которые обрамляли среднюю часть крипты. В верхний конец зала, куда не доходил мерцающий факельный свет, вела широкая лестница с каменными, богато украшенными перилами, а там наверху, под самыми сводами, были сооружены хоры одновременно в честь всех императоров на свете, над которыми вновь возвышался мраморный Константин. Опустив голову, с достоинством во взгляде, он смотрел вниз. Все в этой крипте было необыкновенно мощным и массивным. Давид никогда прежде не чувствовал себя таким ничтожным.
Строго говоря, он таким и был. Почему Лукреция им командует? Почему она мучит его, заставляя себя сопровождать? Празднует ли она так, на свой манер, победу? Он ведь ее сын, черт побери! Несмотря на одержимость властью, это ведь она произвела его на свет… Как она может быть такой жестокой? Его равнодушие и смирение понемногу исчезали, все в нем ощетинилось и теперь противилось тому, чтобы находиться рядом с Лукрецией на мраморных ступенях, ведущих к хорам.
И все же он продолжал стоять около матери. Пока Стелла во власти Шарифа, ему не остается ничего иного, кроме как слепо покоряться приорессе, чего бы она от него ни потребовала.
Лукреция не удостоила взглядом роскошный саркофаг императора, который располагался на хорах у подножья мраморной статуи, но целеустремленно направилась, к ветхому деревянному гробу, наполовину спрятанному под белым покрывалом с клинчатым восьмиугольным крестом. Это был плащ тамплиера – Давид узнал его, – это был плащ Рене де Анжу.
Приоресса схватила плащ и без всякого почтения отбросила в сторону.
– Это же… – прошептала Лукреция. В каждом произносимом ею слоге звучало абсолютное сумасшествие. – Это же Гроб Господа! Это же Святой Грааль!
Но Давид сомневался, хотя чувствовал, что она права: ведь он сам ощущал нечто подобное, хотя и более слабо, находясь рядом с плащаницей или копьем, – почтение, от которого его бросало то в холод, то в жар, нечто, настолько его притягивающее, что он пытался встать на колени. Сейчас это было совсем близко и становилось все ближе, чем чаще он поглядывал на деревянный ящик, в щелях и трещинах которого опасно и соблазнительно взблескивало что-то металлическое; он подошел ближе…
Он искал Гроб. Но этот ларь не тянул даже на детский гробик!
Он давно уже не хотел ничего знать: ни что находится в этом ящике, ни что произойдет после того, как Лукреция его откроет. Если все, что уже случилось, вдруг оказалось бы неслучившимся, и он, неподготовленный и ни о чем не догадывающийся, с секунды на секунду вдруг оказался бы на этом месте, пламя жадности, которое безудержно пылало в глазах его матери, а также неконтролируемая дрожь ее рук и губ были бы ему недвусмысленным предостережением. Что бы ни находилось внутри, это может лишить его разума. Лукреции, например, хватило одной, ничем не подтвержденной легенды, чтобы стать безумной.