Ты думаешь: можно напасть сзади и всадить в него нож… Эта мысль соблазняет тебя, ты идешь позади и ты зарежешь его, ты идешь за ним до вечера, слышишь, что он что-то кричит, но не разбираешь слов. Он кричит что-то о ночлеге, но здесь негде найти ночлег, плечи идут, идут, и над вами воет и вопит ветер, вас прижимает к земле сплав ветра, снега и темноты. Ты уже не видишь плечей идущего впереди. Глаза замерзли, ты не видишь больше ни человека, ни его плечей. Но ты угадываешь впереди темную фигуру и знаешь, что этот человек заставляет тебя идти вперед, несмотря на буран. И ты хочешь крикнуть ему, задыхаясь от ненависти: Сын конунга, ты дерьмо!.. Сын конунга, ты дерьмо!.. Пламя святой Девы Марии горит у тебя перед глазами, заставляет идти вперед, обжигает лицо и не дает закрыть глаза. Ты падаешь и встаешь, падаешь и, шатаясь, бредешь дальше за человеком в буране. Он больше не человек. Может быть, он Бог? Нет, нет, не Бог, он дьявол, заставляющий тебя идти сквозь буран. На землю падает дерево, оно могло бы раздавить вас, его сокрушил ветер, но всемогущий Бог пощадил вас. О святая Дева Мария, святая Матерь Божья, избави нас от этой ночи! Но человек идет дальше. У тебя был кусок мяса, теперь его нет, ты глотаешь кровь, потом уже и не глотаешь ее, у тебя во рту она превратилась в лед. Но ты идешь дальше.
Брезжит день, вы идете вперед, сгущается ночь, вы идете вперед. Где-то же должна быть усадьба, но ее нет, ни человека, ни волка, который мог бы растерзать вас и избавить от страданий. Но плечи впереди тебя продолжают идти навстречу ветру. Это не твои плечи и не Бога, это плечи дьявола, в этих сильных, широких, сердитых, негнущихся и несдающихся плечах дьявола воля человека. И она заставляет его идти вперед, несмотря на буран.
Ты ползешь, и он тоже ползет, ты падаешь, и он тоже падает. Но поднимается и идет дальше, ползет дальше, дальше, скоро уже рассвет, только бы перестал снег. Нет больше дня, нет ночи, лишь кровавый свет перед глазами и одна мысль в голове: всадить нож в плечи, идущие впереди. Но у тебя нет ножа. А ветер такой, что сильнее уже и не бывает, в твоей крови, в груди, в сердце воет ветер, и даже Дева Мария не может подарить покой страдальцам. Он падает.
И снова поднимается, и трясет тебя, чтобы ты проснулся, он ползет дальше, и ты ползешь за ним. Он поворачивается и что-то кричит, но никто, ни ты, ни Дева Мария не можете разобрать, что он кричит, обращаясь к ночи. Потому что день уже кончился. Он падает.
И ты падаешь, тогда он подползает к тебе и нажимает большим пальцем тебе на глаз, ты кричишь, вскакиваешь и бьешь его, вы боретесь в снегу, ты чувствуешь, как лед начинает таять, ты тратишь последние силы. Он подхватывает тебя, и вы рядом бредете дальше. Дальше, рядом, ты плачешь и говоришь, сам этого не сознавая: Конунг дерьмо! Он тоже кричит: Конунг дерьмо! И смеется — это конунг смеется над дерьмом, а дерьмо — над конунгом. Вдруг он вырастает перед тобой и хочет тебя раздавить, но это не он, а его плащ которым он укутывает тебя, лед в тебе тает и замерзает снова. И вы идете дальше, все дальше. Но теперь он молчит.