— Аудун, думаю, ты хочешь изменить мне…
Он держал меня за горло сильней, чем я его. Я все отрицал — Иуда перед лицом Спасителя. Он сказал:
— Я чувствую, Аудун, что тебе хочется последовать примеру всех и повернуться ко мне спиной. Конечно, я, а не ты, виноват в смерти Арве. Но помни, его смерть спасла жизнь нам обоим.
Так кто из нас виноват перед Богом, а кто — нет?
Разве ты не догадался, зачем я просил, чтобы Свиной Стефан пришел к нам в пещеру, разве ты не молчал, разве ты или я нашли в себе силы сказать то, что следовало, и пройти тот единственный путь, который нам оставался?
Он говорил хорошо. Он говорил хорошо потому, что читал в моем сердце лучше, чем в своем собственном. И я ответил ему:
— Мы с тобой братья во Христе.
— Я не прошу тебя, чтобы ты объявил всем: Я тоже виновен, — сказал Сверрир. — Но мне было бы невыносимо больно, если б ты заявил: Я невиновен! — Он повернул ко мне суровое, но светящееся странной нежностью лицо. — Я думаю, что меня могут убить…
Я вздрогнул, он продолжал:
— Ты знаешь, Свиного Стефана ничего не стоит купить, он ведь тоже не без вины в этом деле. Откуда нам знать, кто предложит ему серебряное кольцо за то, чтобы он убил меня? Если меня убьют, людям здесь будет легче, когда вернется сборщик дани. Как думаешь, Аудун, меня убьют?
Теперь нас с ним связывали более крепкие узы, чем раньше, и это дало мне мужество и силы выносить присутствие Свиного Стефана в эту зиму. Он всегда был с нами и возле нас, такой же отверженный, как мы, человек, позволивший нанять себя, чтобы убить другого. Он искал дружбы там, где надеялся ее найти, — у таких же грешников, как и он сам, но я и раньше недолюбливал Стефана, а теперь и того более. Он не понимал вечных истин, его молитвам не доставало жара, он был беспокоен и некрасив и лицом и в словах. Но я вынужден был терпеть его. Это был первый человек — потом их появилось много, кого я не выносил, но вынужден был терпеть, идя от сражения к сражению, в глубине души я проиграл им всем.
В эту зиму Сверрир почти не вспоминал, что он, может быть, сын конунга.
***
Однажды вечером епископ прислал за мной. Я сразу пошел к нему и на дворе усадьбы встретил Сверрира — епископ посылал и за ним. Епископ сидел за столом, он не встал и не пошел нам навстречу. Он даже не поднял головы, его слабые руки лежали на недописанном письме. Он провел рукой по глазам, уставшим от того, что ему слишком часто приходилось читать слова, написанные на пергаменте.
— Я желаю вам добра, — сказал он.
Мы молчали.
— Как вы знаете, есть отношения между Богом и людьми, в которых человеку не дано быть судьей, — снова заговорил он. — Но есть также отношения между духовным пастырем и людьми, которые ищут его помощи, и тут епископу приходится быть единственным судьей. Вы знаете, что умирающие в Киркьюбё отказываются причащаться у вас, знаете также, что роженицы не хотят, чтобы вы крестили их детей. И знаете почему.