Нервное возбуждение миссис Смит и ее дочери передалось и мне. В самом деле, нельзя терять ни минуты. Не знаю, что может сделать мне доктор теперь, когда в моих руках такие веские улики против него, но он дьявольски умен, его нельзя недооценивать.
– Уходите немедленно, – молила миссис Смит. – Муж может вернуться с минуты на минуту, и кто знает, на что он решится, если застанет вас здесь... узнает, что мы вам все рассказали...
– Не беспокойтесь, я ухожу. Как мне благодарить вас за то, что вы сделали? Я понимаю, чего вам это стоило.
– Не тратьте время на благодарности. Бегите отсюда и ни в коем случае не попадайтесь ему на глаза!
Я последовала ее совету. Шагая мимо елей к воротам, я пыталась сообразить, что мне делать дальше. Пожалуй, я отправлюсь не в Глен-Хаус, а в Келли Грейндж. Но сперва вернусь в Забавы и возьму рясу. Я не хочу, чтобы в будущем у кого-нибудь были основания считать, что я страдаю галлюцинациями.
Итак, я держала путь в Забавы, пытаясь по дороге привести в порядок свои мысли. У меня не было сомнений, что рассказ миссис Смит правдив. Страх, терзавший несчастную больную женщину, был неподдельным и свидетельствовал о ее искренности. Теперь, когда я знала имя преступника, мне многое стало ясно. Я еще раз вспомнила все с самого начала. Вечером накануне смерти Габриеля Пятница предупреждает нас об опасности, он лает и рвется в коридор; на следующий день он исчезает, я иду искать его, сбиваюсь с пути и меня приводит домой Саймон. Вернувшись, я застаю в Забавах доктора Смита. Вероятно, он слышал распоряжение Габриеля принести мне молоко, потом подкараулил горничную в коридоре и под предлогом того, что я расстроена исчезновением собаки, всыпал в молоко снотворное. Прежде такая возможность не приходила мне в голову. В то трагическое утро я не думала ни о чем, кроме смерти Габриеля. Но это объясняет, почему я так быстро и крепко заснула.
Имея возможность проникать в Забавы через подземный ход, он легко мог задернуть полог моей кровати, стащить грелку, положить мой плащ на балкон. А если бы он столкнулся с кем-нибудь на лестнице или в холле, то всегда мог бы придумать правдоподобное объяснение своего пребывания в доме. Он так беспокоился о сэре Мэтью, или о мисс Роквелл, или обо мне, что заглянул на минуту проведать своих пациентов.
А Саймон? Что ж, надо взглянуть правде в глаза. Очевидно, что Дамарис не в восторге от идеи своего отца выдать ее за Люка. То, что я принимала за их взаимную влюбленность, было с ее стороны покорностью отцу, которого она боялась, а со стороны Люка – естественным интересом к хорошенькой девушке. Но с Саймоном... С Саймоном все обстояло по-другому. Едва ли какая-нибудь женщина могла остаться равнодушной к мужскому обаянию Саймона Редверза. Даже я – рассудительная, благоразумная особа, какой я себя почитала, – и то не устояла перед ним.