У Елизаветы была одна в жизни большая любовь – любовь к короне. Да, она позволила себе небольшую шалость, небольшую измену своей любви: она любила играть с огнем, но вскоре так сильно обожглась, что после первого же года ее правления я сделала вывод, что она не позволит себе этого более. Никогда больше она не изменит сияющему, овеянному славой символу своей власти – короне.
Должна признаться, что я не могла устоять перед искушением подразнить Роберта этим открытием, даже в самые страстные минуты наших с ним ожиданий. И он, бывало, приходил от этого в ярость; но я была удовлетворена тем, что я – более дорога ему, чем она. Она – отдельно от короны Британии.
Итак, нас было трое, и мы бросили вызов судьбе. Двое – самые яркие, самые властные, внушали поклонение современникам. И я, третья из этого трио, – я всегда оставалась на заднем плане, однако они не могли не ощущать моего присутствия. Как бы Елизавета ни старалась, она не смогла навсегда исключить меня из своей жизни. Не было и никого другого, кого бы она ненавидела так яростно, как меня: ни одна женщина не пробуждала такой ревности. Она желала Роберта, а он стал моим… и стал по своей воле; и все трое знали, что хотя она могла бы дать ему корону, а он желал власти столь же сильно, как и Елизавета, – но, как женщину, он желал меня, а не ее.
Мне часто снится, что я вновь молода, и вновь вернулась в те годы. Я вновь ощущаю дрожь восторга, я забываю о своем возрасте – и жажду любви Роберта, и вновь готова к молчаливой битве с Елизаветой.
Но… они давно в могиле оба, и лишь я доживаю свой век.
Так что мне остается жить прошлым, и я живу – и удивляюсь иногда, что в «моем» прошлом правда, а что – сон.
Я теперь совсем не та… я – хозяйка обветшавшего поместья. Некоторые после такой жизни, что была у меня, удалились в монастырь и там замаливают свои былые грехи и по двадцать раз на дню молят о прощении в надежде, что их запоздалое раскаяние обеспечит им местечко в Раю.
Но я знаю: я не делала дурного. Моя судьба была благословенна. Умерли мои дети, но я жива. И мне пришло в голову, что мне нужно написать обо всем том, что было со мной, и это будет наилучшим способом прожить жизнь сначала.
Постараюсь быть честной. Это единственный путь, в котором может ожить мое прошлое. Я постараюсь увидеть нас троих такими, какими мы были – сиятельными и величественными, ибо любой на моем месте оказался бы таким в свете двух других ослепительных фигур, иногда настолько ослепительных, что было трудно на них смотреть.
И я для них, и они для меня были одинаково важны, несмотря на их власть и мое безвластие. Нас потрясали великие эмоции: любовь Роберта ко мне, что заставляло королеву ревновать и сделало нас с нею врагами, и сознание ее, что я могу дать Роберту то, что никогда не могла она, и ее положение, которое не позволяло ей забывать о своих преимуществах. Она льстила мне, называя меня «Волчицей», – прочие повторяли это прозвище из подобострастия к ней, а не из презрения ко мне. Это я – и только я – изо всех окружавших ее женщин – вызывала в ней столько ревности и горечи, и только она испортила мне столько крови. Да, мы были соперницами, и преимущество было на ее стороне. То было противостояние ее власти и моей красоты, и Роберт, будучи истинным мужчиной, был раздираем на части желанием и того, и другого.