И Роберт все более и более злился: перемена в нем была заметна всем. Сколько раз королева пробуждала в нем надежды, столько же раз все откладывалось. Теперь для него становилось ясным, что, возможно, она никогда не выйдет за него замуж. Он взял в привычку отлучаться на несколько дней, и это всегда приводило королеву в бешенство. В какую бы залу она ни входила, она всегда глазами искала Роберта, и, если его не бывало, она становилась все более и более раздраженной, призывала к себе фрейлин, и мы знали, что вскоре кому-то будет королевской ручкой нанесен удар «за неспособность» или «неловкость», чему мы на самом деле этим были обязаны Роберту.
Иногда она посылала за ним и вопрошала, как он осмелился отсутствовать. Обычно он отвечал, что ему кажется, будто его присутствие более не является для нее необходимым. Они ссорились; мы слушали, как они кричат из-за дверей друг на друга и поражались безрассудной смелости Роберта. Иногда он яростно выбегал из ее апартаментов, и она кричала ему вслед, что рада избавиться от его присутствия. Затем она вновь посылала за ним, и они примирялись, и он вновь становился ее «милым Робином». Но она никогда не желала разрешить самого главного вопроса.
Я полагала, что он, наконец, поймет, что она никогда не выйдет за него замуж, и оставит надежду. Я видела, бывало, как она ласкала его, гладила его волосы и даже целовала – и никогда не позволяла себе пойти дальше этого. Я начинала думать, что в ней было что-то ненормальное.
А затем случилось то, чего я, казалось мне, ждала всю жизнь. Не было сомнения, что Роберт начал ухаживать за мной. Может быть, именно то, что я раз за разом видела их вдвоем и полагала, что их манера играть в любовников глупа, я становилась все более и более нетерпимой к их отношениям. Возможно, я желала отомстить королеве за все ее щипки и пощечины. А может быть, я желала доказать ей, что в некоторых аспектах могу потягаться с ней и стать победительницей. Для натуры, подобной мне, величайшим несчастьем было всю жизнь выступать в роли униженной и благодарной подданной.
Тот случай ясно помнится мне и по сей день.
Я была с нею и с прислугой, которая готовила ее к вечеру. Она сидела перед зеркалом в блузе и льняной нижней юбке, разглядывая свое отражение. Она улыбалась и, вероятно, размышляла над чем-то приятным для нее. Думаю, она предполагала посвятить Роберта в «бобовые короли» по традиции Двенадцатой ночи. Человеку, получившему титул «бобового короля», дозволялось делать все, что ему пожелается в ту ночь. Он мог попросить кого угодно сделать то, что придумал, и все обязаны были повиноваться.