Клин лишь ощерился в ухмылке, явившись после осмотра гномова жилья.
– Хозяйственно недомерок устроился, чистый барсук. Ему всё одно сидеть пожизненно, убивцу. Без выхода в жильё.
Это сообщение было встречено в бараке с одобрением: кому-то ещё хуже, чем всем.
Из мира без магии возврата нет, это правда, но и здесь можно устроиться по-разному. Заключённый может выкупиться, перейти в разряд поселенцев. Для этого надо добыть определённое количество золота.
Ту породу, что доставали за день, потом промывали, намытое золото Лишай взвешивал, ссыпал в кожаный мешочек и прятал в сундук. И записывал, сколько сегодня взяли.
В намытом золоте у каждого была своя доля. Которую Лишай же и определял.
Больше всех получала разбитная девица не первой свежести по прозвищу Муха, она грела его постель, и в силу этого была на лёгкой работе: варила еду. Еда получалась не очень. Остальные девушки, обойденные при выборе, шипели, что там она работала в борделе и клиенты звали её не Муха, а Ленивая Муха. Это они отчаянно завидовали.
Выкупившийся «уходил в жильё» – то есть в обжитые места, поселения, разбросанные на клочках земли, отвоёванных у тайги.
Живущие в них люди занимались тем же, что и мы – добывали золото. Но там было легче, и жизнь состояла не только из одной работы.
Там было своё благородное общество со своими ценностями. Выше всего ценились вещи, попавшие из магических миров, совершенно здесь никчёмные.
Серебрянострунные арфы, на которых никто не умел играть. Книги на неизвестных языках. Яркие южные птички в золотых, ведь золота – завались, клетках, которые через некоторое время дохли все, как одна, не в силах пережить длинную, холодную зиму. Но всё вышеперечисленное богатство, по представлениям местных столпов общества, их «приобщало».
Мне предлагали остаться на поселении, когда я только очутилась здесь.
На роли не то Мухи, не то южной птички – всякому солидному человеку лестно иметь в доме этакое диво с самой Тавлеи, между клеткой с чахнущей канарейкой и покрытой кисеёй (чтобы не пылилась) навсегда умолкшей арфой.
И предложение до сих пор в силе.
Ждут, когда заносчивая цаца пооботрётся в забое, утратит тавлейскую спесь и через сбитую о низкий свод проходки спину дойдёт потихоньку до правильного понимания жизни.
Хорошо быть столичной штучкой, кому ещё такое предложат?
Думается мне, может быть, поэтому ни Лишай, ни Клин в отношении меня не рукоприкладствуют, – боятся товарный вид попортить.
Только бурчат себе под нос разные слова, самые мягкие из которых «тавлейская ведьма». А я очень не люблю, когда ругаются в спину.