— О да, именно так. Доверься мне. И закричи для меня еще раз. Пожалуйста.
И она кричала. И он тоже вопил, как захмелевший воин, отражавший нападение разбойников. Это последнее, что слышала Меррим, прежде чем впасть в беспробудный сон. И еще успела подумать, что, должно быть, зачала не менее трех сильных сыновей.
Но чей это смех раздался над головой? Не мужской и не женский… может, это она сама?
Но ее губы не шевелились, верно?
Смех замер, и все затихло.
Она вдохнула его запах, ощутила соленый вкус его плеча и улыбнулась.
Потому что его сердце билось мерно и сильно. Подле ее сердца.
Бишоп нагнулся над черной дырой, ожидая очередной пощечины, очередного взрыва смеха.
Ничего. Ни малейшего движения воздуха, никакого ощущения чьего-то присутствия, чего-то понятного, ясного, что он мог бы увидеть или хотя бы почувствовать.
Он захватил с собой факел и сейчас поднял его высоко над дырой. Но увидел только черноту. Опустил пониже. Ничего: ни лестницы, ни веревки.
Бишоп уже был готов поверить в собственное безумие, когда невидимые руки потушили факел. Бишоп остался в полном мраке. Отступил, наткнулся на что-то и полетел на песок.
И тут факел вдруг зажегся снова, хотя лежал рядом с ним. И горел так ярко, как и раньше, перед тем как невидимые руки прихлопнули пламя. Невидимые руки? Может, кто-то колдует над ним, сводя с ума? Да, это началось с тех пор, как он впервые узрел Пенуит.
Бишоп медленно сел, поднял камень и поискал глазами тот предмет, о который споткнулся. Палка! Палка, наполовину утонувшая в песке! Почему он не видел ее раньше? Может, случайно вырыл мыском сапога, когда падал? Вполне возможно… и все-таки странно все это.
Непонятный ужас подтачивал его сознание. Бишоп внимательно рассмотрел палочку, прежде чем сунуть конец факела в песок. Факел ушел на добрых шесть дюймов, что тоже было непонятно: ведь под песком не было ничего, кроме камня, верно? Но сейчас не до этого, главное — разобраться, в чем тут загвоздка.
Он потянулся к палочке, осторожно разгреб песок и поднял ее.
Рука вдруг загорелась, отчаянно, яростно, словно он случайно обжег ее. Бишоп уронил палочку, потер пальцы, и боль исчезла так же неожиданно, как появилась. Тогда он, не размышляя и не задумываясь, потянулся к палочке правой рукой и поднял. Теперь эта проклятая штука казалась теплой, всего лишь теплой! Ничего жгучего, только ровное пульсирующее тепло. Казалось, палочка устраивается в его руке, создана для нее и никакой другой, она совсем не длинная. Не длиннее фута! До этой минуты он не касался ничего подобного. На ощупь совершенно необыкновенная! Судя по всему, она очень стара… нет, это слово для нее не подходит. Более чем стара! Из тех времен, когда существовали одни волшебники… Он знал это… точно знал.