Лоська не противился, только фыркал. Люка в это время убрала со стола. И сказала, что теперь ей “срочно надо еще в одно место”.
– Вечером позвоню. Пока…
Мы с Лоськой остались одни и посмотрели друг на друга.
– Может, погуляем? – спросила я.
– Давай!
– А куда пойдем?
– Может быть, туда… к дереву? – Он слегка затуманился. – Или… это слишком печально для дня рожденья, да?
– Нормально…
И мы пошли на пустырь за сгоревшей табачной фабрикой. Это было довольно далеко, но нам куда спешить? Мы брели по переулкам, где ярко, почти как в мае, вновь цвели одуванчики. Было солнечно, однако совсем не жарко, хорошо так. Говорили о недавнем телесериале про пришельцев (чепуха сплошная, одно и тоже, надоело), о том, что скоро в школу, а неохота; о моих глобусятах, о новом появлении НЛО над деревней Кулябкой, о сбежавшем из цирка трехметровом удаве (жаль, что поймали, не добрался до родины) и ни о чем серьезном.
На пустыре, заваленном кирпичными грудами от разломанных домов было безлюдно, летали бабочки. Мы подошли к вековому полузасохшему тополю. В метре от него среди лопухов можно было разглядеть плоский полуметровый холмик, укрытый дерном. Мы сорвали несколько диких ромашек, положили на холмик. Постояли с полминуты. Лоська потянул меня за рукав:
– Пойдем, покажу…
В двух шагах стояла среди высокой сурепки оставшаяся от давних времен лавочка – доска на двух столбиках.
– Вот… – На краю доски были выжжены кривые буковки: У м к а.
Лоська сел, погладил надпись мизинцем. Я села рядышком… Конечно, это была прежде всего Лоськина печаль. А моя – уже через него. Ведь я-то даже не видела Умку живым. Но все равно… Мы посидели, помолчали. Потом, чтобы ослабить Лоськину грусть, я спросила:
– В последней игре у тебя сколько было противников?
– Много…
– Ну и как? У всех выиграл.
Лоська вздохнул:
– Не… Одна ничья.
Я ладонью прошлась по его волосам-сосулькам. Он сразу заулыбался. Осторожненько придвинулся плечом. Но почти тут же встряхнулся, вспомнил:
– Домой пора. Мама придет на обед, скажет: где картошка?