– Иль… неужели ты правда думаешь…
– Дело вот в чем. Папа ушел со службы явно потому, что не хотел участвовать в махинациях на дорогах. И говорил об этом с “другом Витей”. Наверно, убеждал Будимова: “не надо…” Понимаешь, он и терпеть это не мог, и открыто шум поднять – как? Друг все-таки. Да и куда пойдешь? В ту же милицию? Ха… Но они-то понимали: в конце концов он сможет. И боялись, что унес собой немало материалов и фактов… Маме только не говори. А то опять начнет дрожать за меня…
– Теперь дрожать буду я…
– Глупенькая. Подумай, я им зачем? Ведь про дискету они ничего не знают…
Свой автопортрет Лоська закончил только перед праздником Победы. Взял у Евгения Ивановича телефонную карточку и всех обзвонил с ближнего автомата: приходите смотреть.
Томчик был у меня, и мы немедленно отправились в Дровяной переулок. День был удивительно теплый, как летом. Густо проклевывались листики, деревья – как в зеленой марле. Когда вышли к переулку, Томчик задрал голову.
– Женя, смотри!
Высоко над тополями и крышами парил белый фрегат. Корабль с выпуклыми парусами! Вернее, воздушный змей в виде корабля. Ну, сплошной восторг! Я радостно ахнула, потом побежала глазами по нитке, и конечно же она привела наши взгляды к забору, над которым торчал конек крыши с корабельным флюгером…
Лоська с ниткой в руках сидел на крыше, Евгений Иванович стоял на дворе и подавал громкие советы. Здесь же “паслись” Люка и Стаканчик. Ник щелкал новеньким японским аппаратом, который на день рождения (авансом!) подарили родители. Аппарат был автоматический: знай себе щелкай, остальное все делается само собой.
Стаканчик снимал змей в небе, Лоську на крыше и Чарли с Васькой, которые носились по двору…
Оказалось, эту придуманную старым боцманом “воздушную конструкцию” Евгений Иванович и Лоська мастерили две недели. Потому наш юный живописец и затянул работу над портретом.
– Пойдемте скорее! – поторопила Люка. – А то без вас он свой шедевр не хочет показывать.
Лоська приземлил летучий фрегат на молодую травку. Мы полюбовались им, повосхищались и толпой оправились в “каюту”.
Солнце било в квадратное окно и в иллюминатор. Прямо на ситцевую занавеску, за которой прятался мольберт. Мы шеренгой встали напротив. Лоська набыченно попросил:
– Только не смейтесь… – Пошевелил лопатками и отдернул занавеску.
Ну что… На первый взгляд был, конечно, Лосенок очень неумелый живописец. Засмеяться можно было от такой неумелости. Но никто даже не хихикнул.
Портрет оказался написан крупными яркими мазками. Будто его автор тренировался, пробовал силы. Как придется, так и пробовал. Но… вот ведь “ядреный корень” (как сказал бы Евгений Иванович), несмотря на всю неумелость Лоська был