Стоит, стоит у дороги, едет король на коне: что за старуха стоит? Велел он подать ей милостыньку и поехал восвояси. Думает панна: «Родной отец не узнал! Ну, я выиграла…»
Едет братец королевны, видит: стоит старая баба.
— А это что за жаба?.. Прогнать её с дороги! Отошла королевна, обрадовалась:
— Родной братец меня не узнал!.. Ну, я выиграла!..
Едет королевич на сивке, подбоченился, песню поёт. Шапочку сдвинул набекрень, развеваются кудри на ветру, Едет, ни о чём не тужит. Видит: старушка стоит побирушка — бросил ей перстень золотой.
Тут королевна со страху, что узнает её королевич, давай лицо платком закрывать, да этим себя и выдала. Глянул королевич, бросился к ней, смотрит ей прямо в глаза… А глаза-то у неё все те же, светятся, будто два солнышка… Подхватил королевич её на руки и усадил на коня.
— И в седьмой раз узнал я тебя, теперь-то ты будешь моя!
Ну, справил король им свадьбу, и я там была, мёд и пиво пила, — закончила сказку Яруха.
— Ну, что? Суженого не минуешь!
Дива, выслушав её, улыбнулась и задумалась.
— А может, — прибавила старуха, — так и с Доманом будет, так же ты от него убегаешь. В расписных-то хоромах лучше, чем тут, на Леднице…
Сказав это словцо, Яруха поспешно встала и пошла прочь. Знала старая: зерно бросишь, иной раз долго пролежит оно в земле, покуда не взойдёт.
В доброй надежде пошла бабка, затянув песню, ворожить пилигримам, заговаривать, лечить и обкуривать, чтоб за это её накормили и напоили.
А Дива все сидела в саду; руки опустила, глазами уставилась в землю и тихонько твердила:
— Суженого не минуешь!
Покоя не давали полянам кашубы и поморяне, которыми предводительствовали подбивавшие их Лешеки. Едва успевали прогнать одних, как нападали другие, и всякий раз проникали все глубже, опустошая край. Никто не знал, где готовится наступление. Вторгались они то с севера, то вдруг с востока, то с правого, то с левого рубежа, откуда их не ждали.
А тем временем старейшины продолжали созывать веча — то возле городища, то по урочищам среди лесов — толковали, спорили и… разъезжались ни с чем. Не могли они выбрать себе князя. Некому было повиноваться, некому и приказывать, вести войска и отражать натиск врага.
Люди собирались — и поспешно разбегались по домам.
Опасность гнала в леса, голод прогонял обратно: потравленные, вытоптанные поля давно запустели.
Все больше становилось таких, что сожалели о Хвостеке. Мышки годились, когда требовалось разрушать: строить они не умели.
Едва расходилось одно вече, так ничего и не достигнув, как уже рассылались вицы на другое. Иной раз стекались толпы народу, но случалось, притащится всего несколько человек. А тем временем на рубежах без удержу буйствовал меч и огонь.