За ним стоял Лютый, воевода междуречан, высокий, сухощавый, с жёлтым, почти голым черепом, низким лбом и маленькими чёрными глазами на бледном лице. Был он охотником таким же неистовым, как и воином, и не раз по собственному почину вторгался с кучкой людей в пределы Поморья, беспощадно опустошая все на своём пути. К копью он не привык и ходил с огромным молотом в руке и с заткнутой за пояс секирой, ибо в те времена военачальники не только отдавали приказания, но и сами шли в бой, ведя за собой войска.
Четвёртый был Болько Чёрный, за которым это прозвище сохранилось с тех пор, когда волосы и борода у него были, словно вороново крыло. Ныне их сильно тронула седина. На маленькой голове его с крутым нависшим лбом волосы курчавились шапкой; был он широк в плечах, коренаст и очень силён. Загорелое лицо его почти сплошь покрывала густая растительность. Болько Чёрный редко открывал рот и говорил только по необходимости — коротко и повелительно. Славился он трудолюбием, а не красноречием, не любил и слушать праздные слова, и никто не видел, чтобы ой сидел сложа руки дома или вне дома. Если не было у него другой работы, он строгал цепы.
По другую сторону стоял Мышко Кулик, как все в его роду, отличавшийся могучим сложением и здоровьем, горячий в бою и в словесной схватке, упрямый и неустрашимо смелый. Все знали, что если он в чём-нибудь упрётся и скажет, что оно должно быть так, то ни за что не отступится, хотя бы пришлось поплатиться жизнью. Ладить с ним было трудно, но если уж он с кем заводил дружбу, то был предан во всем и до конца. Однако ничто не веселило его так, как битва. И теперь, зная, что идёт в бой, он улыбался, словно в предвкушении приятнейшего удовольствия.
Последний, младший из воевод, Порай, едва сдерживая коня, смотрел на Пястуна, дожидаясь, когда он даст приказ идти в наступление.
То был муж во цвете лет, с сверкающими весельем глазами и улыбкой на лице; в седле он сидел на диво ловко, как будто сросшись с конём, был пышно разодет и увешан блестящими украшениями, к которым питал пристрастие. Всюду, куда бы он ни явился, ему хотелось быть первым, и он добивайся этого, не щадя сил и трудов. Несколько раз уже он шептал князю, что пора дать сигнал к бою, но Пястун медлил, обозревая несметные полчища, которые тянулись из лесу непрерывным потоком, все продолжая множиться, как будто их рождала пуща.
Наконец, после долгого раздумья, князь обернулся, как бы спрашивая взглядом: как быть? Ждать ли, когда поморяне первыми ринутся, и отразить натиск, или идти на них всей лавой?