— Зачем ты приворожила Домана? — спросил он.
— Я? — залившись румянцем, вскричала девушка. — Я и ворожбы не знаю и Домана знать не хочу…
— Он от братства с нами отказался из-за тебя, — медленно проговорил Людек. — Требует тебя в жены… угрожает нам.
— Я дала обет богам, — спокойно молвила Дива.
— Это ему известно, да он знать ничего не желает.
— В чем же я повинна?
Живя, стоявшая позади сестры, с любопытством поглядывала то на неё, то на брата. Все трое молчали…
— Эх, Дива, — вскричал Людек, — лучше бы тебе пойти за него, а нам обрести брата, чем врага себе наживать…
Девушка покачала головой, две слезинки скатились по её лицу, она взглянула на Людека с молящей улыбкой.
— Не принуждайте меня, — попросила она тихо, — оставьте Диву в покое. Я вам полотно буду ткать, песни петь, воду носить из источника, ходить в зеленом венке…
И она поклонилась брату в ноги, а Живя опустилась наземь и обняла его колена, молча моля за сестру.
Людек понурил голову и, не проронив ни слова, удалился.
Змеиное урочище притаилось среди дремучих лесов; ни одна тропинка не вела к нему, и, казалось, оно было покинуто с незапамятных времён. С трех сторон его окружали почти непроходимые болота и топи. И только справа узкий клин менее зыбкой почвы открывал к нему доступ. Некогда, много веков назад, когда кочующие народы впервые селились на незнакомых землях, здесь было раскинуто первое их становище.
В память о нем здесь впоследствии собирались старейшины на совет. Городище было опоясано низким, местами сравнявшимся с землёй зелёным валом. Посредине стоял навес на расшатанных, клонившихся в разные стороны столбах. Крышу с него почти всю сорвало, в стене выломалось одно прясло и, полуистлевшее, валялось на земле. Кроме этого почерневшего, разрушенного строения, на городище не было ничего — ни деревца, ни камня, лишь кое-где пробивались скудные кустики травы да торчали бугром старые кротовины. Все вокруг было тут уныло и мрачно. Небосклон, насколько хватал глаз, закрывали чёрные леса. Вдали направо поблёскивало маленькое озерцо, наполовину заросшее камышом, налево, местами затопив непроходимую трясину, протекала зазеленевшая речка. Жалобные крики чаек заглушали пение лесных пичужек. Они беспокойно кружились над своими бесчисленными гнёздами, словно отгоняя от них невидимого врага.
Там, где городище смыкалось с землёй, стоял на страже бор.
Был канун Купалы — день, назначенный для веча. Кметы и владыки уже знали, какая участь постигла Виша за то, что он первый созывал их. Гибель его напугала одних и взбудоражила других, побуждая их сообща искать спасения.