Но мало-помалу тётушкины глаза утратили это выражение. В конце концов она стала положительно неравнодушна к Дэвиду и всякий раз к концу урока, часам к девяти, посылала в старую классную комнату горячее молоко и печенье.
Потом молоко в классную стала, к его удивлению, иногда приносить Хильда. Вначале она смотрела на него даже не как на субъекта, который явился в дом в грязных сапогах, а просто как на грязь с этих самых сапог. Дэвид не обращал внимания на её тон; он был достаточно сообразителен, чтобы увидеть в нём признак душевного разлада. Эта девушка интересовала его. Ей было двадцать четыре года. Её неприветливость и мрачная некрасивость её лица с годами стали ещё более резко выражены. Хильда, — говорил себе Дэвид, — не такова, как большинство некрасивых женщин. Те упорно себя обманывают, прихорашиваются, наряжаются, утешают себя перед зеркалом: «голубое мне несомненно к лицу», или «у меня, право, очень красивый профиль», или «ну, разве не очаровательная у меня головка, если причесаться на прямой пробор?» — И так тешатся иллюзиями до самой смерти. Хильда же сразу решила, что некрасива, и усиленно подчёркивала это своей нелюбезностью. Помимо этого Дэвид чувствовал, что Хильда переживает душевную борьбу: может быть, сильная воля, унаследованная от отца, боролась в ней с материнской пассивностью. Дэвиду всегда чудилось в Хильде такое насильственное сочетание этих двух черт характера. Казалось, зачатая против воли, она ещё зародышем боролась против своего существования и родилась затем на свет в состоянии вопиющего внутреннего разлада. Хильда была несчастна. Она постепенно, не сознавая этого, выдавала свою тайну Дэвиду. Ей сильно недоставало Грэйс, которую отправили кончать школу в Хэррогет. Несмотря на её обычные замечания вроде: «никогда её ничему не научат, эту маленькую пустомелю», или (при чтении писем Грэйс): «да она делает ошибки в самых простых словах!» — Дэвид угадал, что Хильда обожает Грэйс. Эта девушка представляла собой какую-то своеобразную разновидность феминистки, — воюющей тайно, внутри себя. 12 марта все газеты были полны описаниями разгрома, учинённого суфражистками в Вест-Энде. На всех главных улицах были выбиты окна в домах, и сотни суфражисток арестованы, в том числе и миссис Сильвия Панкхерст. Хильда вся горела от возбуждения. В этот вечер она была вне себя и затеяла горячий спор. Она сказала, что хочет быть участницей этого движения, что-то делать, ринуться в кипучий водоворот жизни, бешено работать во имя освобождения женщин от губительного гнёта. С сверкающими глазами она привела в пример женщин Армении и торговлю белыми рабынями. Она была великолепна в своём гневном презрении. Мужчины? Ну, конечно, мужчин она ненавидит! Ненавидит и презирает. Она приводила доводы, — эту песню она знала наизусть. Новый симптом внутреннего разлада, психоза некрасивой женщины.