Несмотря на то, что Хильда никогда не говорила этого прямо, было ясно, что её озлобление против мужчин коренилось в её отношениях с отцом. Отец был мужчина, олицетворение мужского начала. Хладнокровие, с которым он подавлял все её порывы и стремления, разжигало в ней злобу, заставляло её ещё глубже, ещё острее ощущать гнёт. Она хотела уйти из «Холма», из Слискэйля, жить своим трудом, — где угодно и чем угодно, только бы среди женщин. Она хотела делать что-нибудь. Но все эти исступлённо-страстные желания разбивались о спокойную отчуждённость отца. Он смеялся над ней, он одним рассеянным словом заставлял её чувствовать себя какой-то дурочкой. Она дала себе клятву, что уйдёт из дому, будет бороться. Но никуда не уходила, а борьба происходила лишь в ней самой. Хильда ждала… Чего?
Хильда внушала Дэвиду одно представление о Баррасе, Артур, разумеется, другое. В «Холме» Дэвид никогда не встречался с Баррасом, и тот оставался для него далёким и недоступным. Но Артур много говорил об отце, для него не было большего удовольствия, как говорить об отце. Покончив с квадратными уравнениями, он начинал… Предлогом для этого служило всё, что угодно. И в то время как в словах Хильды об отце сквозила ненависть, Артур говорил о нём с настоящим восторгом.
Дэвид очень полюбил Артура, но в этой его привязанности скрывалось то же чувство жалости, которое проснулось ещё тогда, когда он впервые увидал Артура на заводском дворе, на высоком сиденье кабриолета. Артур был так серьёзен, так трогательно серьёзен. Но так слаб и нерешителен. Даже выбирая карандаш для рисования, он долго колебался и раздумывал, какой взять — Н или НВ. Быстрое решение радовало его как благодеяние. Он все принимал близко к сердцу, был чрезмерно впечатлителен. Дэвид часто пытался шуткой осторожно вывести Артура из застенчивости. Но всё было напрасно. Артур не обладал ни малейшим чувством юмора.
Познакомился Дэвид и с матерью своего ученика. Как-то вечером тётушка Кэрри принесла горячее молоко в классную, всем своим видом давая понять Дэвиду, что ему на этот раз оказывается ещё большая милость, чем обычно. Она сказала с важностью:
— Моя сестра, миссис Баррас, хочет вас видеть.
Гарриэт приняла его, лёжа в постели. Она объяснила, что хочет поговорить об Артуре, то есть просто узнать его мнение о сыне. Артур очень её тревожит, она чувствует, что на ней лежит большая ответственность. — Да, большая ответственность, — повторила она и попросила Дэвида передать ей, если его это не затруднит, одеколон с ночного столика. — Он вот там, у самого его локтя. Одеколоном она немного успокаивает головную боль, когда Кэролайн занята и не может расчёсывать ей волосы. — Да, — продолжала она, — для отца Артура было бы таким разочарованием, если бы из Артура ничего не вышло. Она надеется, что мистер Фенвик, о котором Кэролайн так лестно отзывалась, постарается оказать доброе влияние на Артура, подготовит его к жизни. И тут же, без всякого перехода, она осведомилась, верит ли Дэвид в лечение гипнозом. Ей недавно пришло в голову, что надо бы попробовать на себе этот способ лечения, но затруднение в том, что для этого кровать, собственно говоря, должна быть обращена на север, а в её комнате этому мешает расположение окна и газовой печки. Обойтись же без печки она, конечно, не может. Ни в коем случае! Так как, — продолжала Гарриэт, — мистер Фенвик знаком с математикой, то пусть он скажет по совести, считает ли он, что гипноз подействует так же, если кровать обращена на северо-запад. Поставить её таким образом будет не особенно трудно, для этого нужно только передвинуть комод к другой стенке.