Он поднялся на Террасы, прошёл по Инкерманской улице к родному дому. Странные ощущения будило в нём сегодня тихое весеннее утро. Сэмми и Гюи работали в утренней смене, но мать была дома и стояла у стола, завёртывая в промасленную бумагу завтрак Роберту и обвязывая его тонкой бечёвкой. Марта экономила бечёвку и бумагу, как будто это было золото. При виде сына она кивнула головой, но углы её губ опустились с недобрым выражением. Видно было, что она всё ещё не простила его.
— Ты плохо выглядишь, — заметила она, пронизывая его угрюмыми глазами.
— Я чувствую себя отлично, мама.
Это была неправда. В последние месяцы ему временами нездоровилось.
— У тебя лицо бело как бумага.
Он ответил коротко:
— Ну, что ж поделаешь. Говорю тебе, что я здоров, я отлично себя чувствую.
— А я так думаю, что ты был здоровее, когда жил дома и работал в шахте, как все добрые люди.
Дэвид почувствовал, что в нём закипает раздражение. Но сказал только:
— Где папа?
— Пошёл за личинками. Сейчас вернётся. А тебе так некогда, что не можешь посидеть минутку и сказать слово-другое с родной матерью?
Дэвид сел и стал наблюдать, как она старательно завязывала на пакете последний тугой бантик, — на бечёвке не было ни одного узла, так как Марта рассчитывала получить её обратно и снова пустить в ход.
Марта мало постарела; её большое крепкое тело было всё так же подвижно, движения уверенны, глубоко сидящие глаза зорко и властно глядели с худого, но здорового и энергичного лица. Она вдруг обернулась к сыну:
— А твой завтрак где?
— В кармане.
— Покажи-ка.
Он сделал вид, что не слышит. Мать протянула руку. Повторила:
— Покажи.
— Не покажу, мама. Мой завтрак у меня в кармане. Он мой. Его буду есть я.
Рука Марты всё ещё оставалась протянутой к нему. Угрюмое выражение её лица не смягчилось.
— Так ты уже и в глаза мне дерзишь… мало того, что за глаза не слушаешься матери.
— О чёрт! Я вовсе не хочу дерзить тебе, мама. Просто я…
Он сердито извлёк из кармана завёрнутый в бумагу пакетик. Она взяла его хладнокровно и с тем же хладнокровием развернула три ломтика чёрствого хлеба с вареньем, которое он приготовил себе. Лицо её не изменилось, не выразило никакого пренебрежения, она просто отложила пакетик в сторону и сказала:
— Это пойдёт в мой хлебный пудинг. — И взамен подала ему уложенный ею солидный пакет, без всяких комментариев, сказав только: — Этого с избытком хватит на вас двоих.
В её отношении к нему была несправедливость, но была и доля справедливости. Эта справедливость вдруг ударила его по сердцу. Он сказал горячо:
— Мама, я бы очень хотел, чтобы ты была поласковее с Дженни. Ты всегда очень строго судишь её. Это несправедливо. Ты не пытаешься наладить с ней отношения. За последние три месяца ты навещала нас не больше трёх-четырёх раз.