— О господи, — сказал он с безнадёжным отчаянием, — будь у нас карта, мы бы знали об этом раньше.
Но Баррас оставался невозмутим:
— Карта не уничтожила бы котловину. Мы знали, что встретим препятствия. Нужно с помощью взрывов проложить новую дорогу через это озеро. — В его словах звучала такая суровая непреклонность, что даже на Дженнингса они произвели впечатление.
— Чёрт возьми, — воскликнул он, измученный до того, что готов был заплакать, — ну и энергия у вас! Что ж, давайте взрывать вашу проклятую кровлю!
Начали взрывать кровлю, сбрасывая в воду твёрдый, как железо, базальт, чтобы, засыпав котловину, пройти через неё. Поставили компрессор, который приводил в действие буры; пустили в ход лучшие алмазные буры. Работа была убийственная. Работали в темноте, в пыли, в поту, среди паров сильновзрывчатых веществ. Работали с каким-то бешеным исступлением. Один только Баррас оставался спокоен. Спокоен и непроницаем. Он был движущей и направляющей силой. Вот уже восемнадцать часов подряд он не уходил из шахты. Только что вернувшийся после шестичасового отдыха Дженнингс умолял его:
— Ради бега, пойдите, поспите немного, мистер Баррас, вы себя убиваете!
Уговаривали его и мистер Проберт, и Армстронг, и несколько видных представителей власти: он уже и так много сделал, а чтобы засыпать котловину, понадобится ещё по меньшей мере пять дней, пусть же он до тех пор побережёт силы. Даже Артур взмолился:
— Поспи немного, ну, пожалуйста, папа… пожалуйста.
Но Баррас вздремнул только с полчаса на стуле в конторе. Он не уходил домой до вечера четвёртого дня. В этот вечер он пошёл в усадьбу пешком.
Было всё так же мучительно холодно, и земля по-прежнему была покрыта только что выпавшим снегом. Какой он был ослепительно-белый!..
Баррас шёл по Каупен-стрит, сосредоточенный и серьёзный, но без единой мысли в голове. Со времени катастрофы он не способен был ни о чём больше думать. Он как-то подсознательно отрешился от всего и развил мощное наступление на шахту, всецело сосредоточился на деле спасения погибавших. Эта ледяная отрешённость не изменяла ему, поддерживала его силы. Глубоко под покровом наружного бесстрастия шла большая душевная работа, подобная сильному течению под ледяной корой реки. Баррас его не замечал, но течение прокладывало себе дорогу.
Улицы, по которым он шёл, были безлюдны, все двери заперты, нигде не видно ни одного играющего ребёнка. Многие лавки были закрыты железными шторами. Тихий ужас смерти веял над Террасами, тишина отчаяния. С противоположных концов Альминской Террасы шли навстречу друг другу две женщины. Они были приятельницами. Но, проходя отвернулись друг от друга. Ни слова с обеих сторон. Молчание. Даже их шаги заглушены снегом. В домах та же тишина. В жилищах тех, кто погребён в шахте, столы накрыты к завтраку в надежде на их возвращение. Такова традиция. Даже ночью не опускаются шторы. В доме № 23 по Инкерманской улице Марта пекла пирог: Роберт и Гюи оба любили горячие пироги.