Её голос стал визгливым и оборвался, на губах выступила пена, в глазах светилась ненависть.
Дэвид стоял, сжимая руки и глядя ей прямо в лицо.
Он с большим трудом сдерживался, понимая, что единственное средство остановить припадок — это оставить её одну. Он отвернулся, ушёл на кухню.
Дженни осталась в гостиной. Она дышала тяжело, прерывисто. Подавила в себе желание пойти за Дэвидом на кухню и высказать все начистоту; она приберегла для следующего раза те шпильки и язвительные оскорбления, что были у неё на языке. Есть другое средство, получше!
Дженни всхлипнула без слёз. Запах дорогих папирос всё ещё стоял в воздухе и доводил её до бешенства. Она выбежала из комнаты, надела шляпку и ушла.
Было уже поздно, когда она вернулась домой. Около одиннадцати. Но Дэвид ещё не спал. Он сидел на кухне за сосновым столом, погружённый в чтение первого оттиска нового, только что утверждённого постановления Комиссии по угольной промышленности. Когда Дженни вошла в кухню, он поднял глаза. Она остановилась в дверях. Шляпка её съехала немного набок, глаза были мутны, щеки прорезаны тонкими красными жилками. Дженни была безнадёжно пьяна.
— Алло! — фыркнула она. — Что, все трудишься, деньги зарабатываешь.
Она говорила невнятно, путая слова, и выражение её лица не оставляло сомнений. Дэвид в ужасе вскочил. Он в первый раз видел её пьяной.
— Оставь меня, — она оттолкнула его и чуть не упала, — не нуждаюсь в твоих заигрываниях! Убери подальше руки! Ты ничего подобного не заслуживаешь…
Дэвид почувствовал отвращение к ней.
— Дженни! — взмолился он.
— Тшенни! — передразнила она его, состроив пьяную гримасу. Она качнулась к нему, подбоченилась с пьяной удалью. — Хорош муж, нечего сказать, заставляет меня тратить здесь даром лучшие годы. Я здорово веселилась во время войны, пока тебя не было. И хочу так же веселиться теперь!
— Дженни, прошу тебя, — молил он, оцепенев от муки. — Ты бы лучше легла.
— Не лягу. — Она захихикала. — Не лягу, для тебя…
Наблюдая её, Дэвид вдруг подумал о ребёнке, которого она родила ему, и видеть её в таком унизительном состоянии стало невыносимо больно.
— Дженни, ради бога, возьми себя в руки! Уж если я ничего больше для тебя не значу, то подумай о нашем ребёнке, вспомни о Роберте. Я до сих пор не говорил об этом. Я не хочу тебя расстраивать. Но неужели и память о нём ничего для тебя не значит?
Дженни разразилась пьяным смехом. Она хохотала, хохотала, пока у неё не потекла изо рта слюна.
— Я, кстати, собиралась сказать тебе насчёт этого кое-что, — сказала она глумливо. — Давно собиралась… «