Прошло много времени, очень много. Он не знал сколько. Полчаса, а может быть, и час — он не мог бы сказать. Он оцепенел в напряжённой позе вслушивающегося человека, и мускулы ему не повиновались, он не мог вынуть часы.
Вдруг дверь отворилась и вошла Хильда. Дэвиду не верилось, что это Хильда, перемена в ней была слишком разительна. В ней чувствовалось полнейшее изнеможение, физическое и душевное. Она вымолвила почти устало:
— Вы бы сходили сейчас её повидать.
Дэвид поспешно сделал шаг вперёд.
— Что случилось?
— Кровотечение.
Он повторил вслух это слово.
У Хильды задрожали губы. Она сказала раздельно и с горечью:
— Как только сестра вышла из комнаты, она села в постели. Потянулась за зеркалом… Чтобы посмотреть, хорошо ли она выглядит. — В голосе Хильды была ужасная горечь и угнетённость. — Да, чтобы посмотреть, красива ли она, гладко ли лежат волосы, чтобы накрасить губы. Можете себе представить? Полезть за зеркалом! После того, как я столько над ней потрудилась! — Хильда замолчала, совсем подавленная, недавняя бодрость изменила ей, у неё была только одна мысль — о том, что искусная операция пропала даром. Это доводило её до отчаяния. Безнадёжным жестом распахнула она дверь настежь:
— Идите сейчас, если хотите её увидеть.
Дэвид вышел из приёмной и прошёл через палату в комнату Дженни. Дженни лежала, вытянувшись на спине, и конец кровати был поднят высоко на козлы. Сестра Клегг делала Дженни впрыскивание в руку.
В комнате царил беспорядок, повсюду — тазы, лёд, полотенца. Осколки разбитого ручного зеркала валялись на полу.
Лицо у Дженни было землистого цвета. Она дышала прерывисто и с трудом. Глаза смотрели в потолок. В них был ужас, в этих глазах; они, казалось, цеплялись за потолок, боясь его выпустить.
Сердце Дэвида словно расплавилось и затопило все внутри.
Он стал на колени у постели.
— Дженни, — сказал он, — ах, Дженни, Дженни!
Глаза оторвались от потолка и обратились на него. Белые губы, как бы извиняясь, прошептали:
— Мне хотелось тебе понравиться.
Слёзы текли по лицу Дэвида. Он взял её бескровную руку и не выпускал её больше.
— Дженни! О Дженни, Дженни, родная моя.
Она прошептала, как затверженный урок:
— Мне хотелось тебе понравиться.
Слёзы душили его: он не мог говорить. Он прижал белую руку к своей щеке.
— Пить хочется, — всхлипнула она слабо. — Дай мне воды. Он взял поилку («какая забавная, совсем как чайничек!») и поднёс её к бескровным губам. Дженни с трудом подняла руку и взяла поилку. Но тут слабая дрожь пробежала по её телу. Жидкость из чашки вся вылилась на её ночную сорочку.