В чердачное помещение второго этажа они поднимались молча. Вставляя ключ в замок, Лилиан почувствовала, что пульс у нее немного участился. Чувство приятного ожидания в сочетании с ощущением некоторой неловкости затрудняли дыхание.
Лилиан не могла бы объяснить, зачем она привела сюда Гейба. Какой смысл в том, чтобы показывать ему свою студию? Гейб – бизнесмен, и ему чуждо все связанное с искусством.
Лилиан открыла дверь и нащупала рукой панель выключателей на стене. Она нажала на две кнопки из шести. Большая часть чердака тонула в сумраке.
Гейб огляделся.
– Вот, значит, где ты работаешь, – сказал он абсолютно ровным тоном.
– Да. – Лилиан наблюдала за тем, как он медленно прошел вперед, рассматривая холсты, прислоненные к стенам. – Здесь я и работаю.
Гейб остановился перед портретом двоюродной бабушки Лилиан Изабель. Та была изображена сидящей в плетеном кресле на застекленной террасе «Дримскейп» с устремленным в сторону моря взглядом.
Гейб долго смотрел на картину.
– Я помню это выражение на лице Изабель, – сказал он наконец. Затем он машинально, не отрывал взгляда от картины, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Кажется, будто она смотрит на что-то такое, что она одна может видеть.
Лилиан подошла к большому рабочему столу в дальнем конце комнаты, оперлась бедром о его край и взяла в руки альбом и карандаш.
– У всех время от времени бывает такое выражение лица. Возможно, потому, что все мы всё в этом мире видим немного по-разному.
– Возможно.
Гейб снял запонки с ониксом и сунул их в карман брюк. И вновь Лилиан отметила, что движения его были машинальными и почти бессознательными. Так обычно ведет себя человек, сбрасывая напряжение после официального мероприятия.
Гейб перешел к следующей картине, на ходу закатывая рукава своей угольно-серой рубашки и обнажая предплечья, покрытые темными волосками.
Лилиан секунду-другую смотрела на него. Он выглядел бесшабашным парнем и был чертовски сексуален с этим своим распущенным галстуком и в рубашке с расстегнутым воротом. Но что ее буквально покорило, так это то, как он смотрел на ее картины. В нем чувствовалась сосредоточенность, которая подсказывала Лилиан, что между ним и образами, запечатленными на ее картинах, возникла некая незримая связь. Возможно, ему и не нравились люди «богемного типа», однако искусство явно не оставляло его безразличным. Даже если он сам того не желал.
Лилиан принялась увлеченно рисовать.
– Ты ведь был искренним во всем, что говорил о докторе Монтойе? – спросила она, оторвав взгляд от работы.
– Он был ближе всех моих преподавателей к тому, что я бы определил понятием «наставник». – Гейб изучал картину, изображавшую старика, сидящего на скамейке в парке. – Я пришел к нему мальчишкой из маленького городка. Я не знал, как себя вести. Не знал, что считается приемлемым, что – нет. Я был лишен всякого лоска. Никакой утонченности, никаких связей. Я знал, к чему хочу прийти, но не знал, как туда добраться. Он дал мне в руки многое из того инструментария, с помошью которого я построил «Мэдисон коммершл».