— Джозеф! — позвала она.
— Черт подери, Сибелла! Кажется, я не прочь вернуться в Италию. Будь проклята эта сырая, промозглая страна!
И наконец из тумана вышел ее муж. Ей показалось, что раньше он был полнее, и глаза у него стали немного больше, но в остальном это был прежний Джозеф — в новеньком парчовом костюме, сшитом по последнему слову моды, в кудрявом парике, виднеющемся из-под треугольной шляпы, и с огромным атласным бантом на трости.
— Сто чертей, я… — начал было он, делая маленький шажок вперед, но продолжил совсем по-другому: — О Сибелла, я уж и не думал, что когда-нибудь увижу вас снова! Я так люблю вас! Господи, как я люблю вас!
И Джозеф прижал ее к сердцу и зарыдал как ребенок, а брат Гиацинт круто развернулся и скрылся в молочной серости этого печального дня.
Ранним февральским вечером по коридорам замка Саттон разнесся крик новорожденного. В нем не прозвучало радостного приветствия жизни, как в первых криках Джилса Роджерса — первого ребенка, появившегося здесь на свет, не было в нем и здоровой энергии воплей Генри Уэстона — сына сэра Фрэнсиса и Роуз и первого наследника, родившегося в этих стенах. В плаче новорожденного не звучала настойчивость крика Мелиор Мэри, приветствующей дом, свое будущее наследство. Нет, в этих жалобных всхлипах сквозили усталость и печаль, словно у издающего их не было сил и воли бороться за свое существование.
В затемненной комнате, которая когда-то принадлежала сэру Ричарду и леди Уэстон, на огромной кровати лежала изможденная Сибелла, похожая на восковую куклу. В колыбели у ног лежал ее маленький сын, который тоже казался игрушечным. Почти никто не надеялся, что оба они проживут еще хотя бы полчаса. Джозеф Гейдж специально вызвал из Лондона доктора Уильяма Смелли[1], что обошлось ему в несколько сотен гиней. Несмотря на свое неблагозвучное имя, доктор был блестящим специалистом. Слушая слабое сердцебиение матери, он покачал головой.
Доктор не особенно разобрался в этой ситуации, или, скорее, слишком хорошо все понял, но был вынужден сохранять спокойствие. В том, что срок беременности миссис Гейдж был не таким давним, каким она хотела представить, у него не возникало ни малейших сомнений. Ребенок был очень мал, матка располагалась слишком высоко, да и потуги были весьма слабы. Имея дело с уличными женщинами, можно было рявкнуть: «Не пытайтесь надуть меня, мадам! Не забывайте, что я врач. Вы беременны неполных тридцать недель!» Однако, общаясь с представительницами высших слоев населения, приходилось держать себя в руках, особенно когда дело касалось жены одного из самых богатых людей королевства.