В один из таких дней Елизавета, находясь за дверью, рассмеялась и бросилась к подоконнику, зажимая руками рот. Мелиор Мэри присоединилась к матери, выбежав следом. Она любила смех , и веселье, и было очень приятно прижаться в солнечном свете к матери, вдыхая ее сладкий запах. Елизавета обняла дочь, и они предавались беззвучному хохоту, пока огромная фигура Джона не нависла над ними. Его темные глаза, казалось, пронизывали их насквозь.
— По какому поводу веселье? — холодно спросил он.
Елизавета тихонько вздохнула. Она не боялась мужа, но настолько ненавидела всякие споры, что по телу пробежала неприятная дрожь. Она лихорадочно выдумывала объяснение, но ничего не приходило в голову, поэтому пришлось монотонно говорить правду.
— Собака вашей матери…
— Она постоянно выпускает газы, сэр, — добавила Мелиор Мэри.
К счастью, это показалось Джону забавным, и он, тряхнув головой, громко, раскатисто рассмеялся. Елизавета и Мелиор Мэри присоединились к нему, и на какое-то мгновение между ними троими все было так, как и должно быть. Муж положил руку на плечо жены, а она в ответ провела пальцами по его плечу; ребенок, глядя на них снизу вверх, широко улыбался.
Другой посетитель — его Мелиор Мэри встречала с особым энтузиазмом — был младший брат Елизаветы, Джозеф Гейдж. Приезд дяди всегда возвещался огромным слугой-негром, с ног до головы одетым в пурпур и золото; он подбегал к центральному входу, словно его преследовали гончие из преисподней, и бил по двери кулаком с грохотом, подобным раскатам грома. Через несколько мгновений на пределе скорости подлетала карета и следовало появление самого Джозефа, одетого по последней моде — бриллианты сверкали на эфесе шпаги, на пальцах и повсюду вокруг него, а на голове красовался парик, напудренный, увенчанный шляпой с колышущимися перьями. Он нигде не появлялся без слуги, который всегда шел на десять шагов позади хозяина.
Ходили слухи, что Джозеф, когда ему было всего двенадцать лет, а негру чуть больше, купил его за одну гинею. Тощему черному мальчику позволяли спать у очага на кухне, где Джозеф кормил его объедками со стола семьи Гейджей. Негритенок рос и рос и в конце концов перерос шесть футов; он мог пойти на все ради хозяина, который спас его от смерти на улицах Лондона. А Джозеф называл его Черномазый и относился к нему с бездумной привязанностью, обычно предназначенной собакам.
Старший брат Елизаветы, Томас, который тоже часто приезжал в их дом в те годы, был абсолютно не похож ни на свою сестру, ни на Джозефа. Худой, с хитрым, как у лисы, лицом и змеиными глазками, он был типичным карьеристом. Губы чаще всего были неодобрительно сжаты, а улыбка казалась холоднее льда.