– Ну, значит, точно не они. Раз уж людям это показали…
Венедим нахмурился.
– Что-то не то ты говоришь, тысячник. Пил, небось…
– Пить мне теперь долго нельзя, чаровница запретила. Парила меня с полуночи до рассвета, так я и сплю, проснуться не могу. А про то, что ты подумал… Это ведь я сейчас тысячник войсковой конницы, а был-то – легатом, сотником конной стражи. Со всякими грабежами да насилиями люди к кому обращались? Вот то-то же… Ну, что? Ехать надо, разбираться на месте будем…
– Куда?
– Куда-куда… В Петронелле дело было? В неё, родную, и поедем…
– Да зачем? Там и без нас морока ещё та…
– Не хочешь невесту искать? – прищурился Камен.
Венедим присел рядом с ним. Стал смотреть в пол.
– Не знаю, – сказал, наконец. Выдавил из себя. – Я же не дурак. И не без глаз. Видел, как она тогда смотрела… Спала она с ним, что я, не понимаю? Да мне бы и плевать… только это у них было не просто так. Обычай, обычай… Знаю, что обычай. А жить с женой, которая твоей смерти желает и ждёт как избавления – это кому надо? Мне? Да пошло оно всё… Поехали, – неожиданно сказал он. – Ты прав. Надо искать.
Мелиора. Монастырь Клариана Ангела
Сначала с него опала кожа, потом мускулы. Потом одна за одной отваливались кости. В конце всего висел только череп с полутора десятками позвонков. Всё это медленно рассыпалось по воздуху пылью. В глазницу попал осенний лист, щекотал черенком. Подлетала какая-то маленькая птица, садилась на череп и начинала его долбить. Это было мучительнее всего.
Самое глупое, думал он, это пытаться подстраиваться под древние пророчества.
Самое безнадёжное – пытаться угадать, чего от тебя хотел или хочет Создатель.
Самое смешное – принимать на веру слова тех, кому ты нужен, но не подчинён.
Я был глуп, смешон и безнадёжен.
Я буду умным. Я могу попытаться не быть смешным. Но моя безнадёжность пребудет со мной. Я останусь сколь угодно надёжным для других (ты уже предал её! и её, и её тоже! – я только притворился перед судьбой, обманул судьбу, а на самом деле… – важно не намерение, важен результат…), но для себя – всё как было, всё по-прежнему.
Потом были руки, странным образом создающие его заново из праха, в который он обратился.
Потом были тьма и свет. Сначала было больше тьмы, потом стало больше света. Может быть, это что-то означало.
Потом его несли. Погребальное пение слышалось над ним; оно было необычным. Он понимал слова, но долго не мог понять смысл, пока не догадался, что поют наоборот, от конца к началу, от последней строчки к первой…
Конкордия. Леопольдина
Эту ночь император тоже провёл в тревоге. С недавних пор ночи у него оказались украдены. Пылающая полоса в небе, пока ещё не видимая днем, ночами проступала даже сквозь потолок и стены, как кровь проступает сквозь бинты, как воспоминания о невесомых детских горестях и обидах проступают сквозь плотную зрелую жизнь. Он лежал и смотрел на неё.