– Все очень просто, – объясняет она.
Совсем просто! Совсем просто! Ей, видите ли, пришла мысль не ложиться этой ночью в спальне, а провести ночь в одной комнате с сиделками, то есть в будуаре… Вот она и заперла за ними тремя дверь в будуар… После той страшной ночи на нее вдруг нападает временами страх, боязнь чего-то, и это вполне понятно… Но поди пойми, почему именно в эту ночь, когда он должен был прийти, она по счастливой случайности заперлась со своими сиделками? Поди пойми, почему она отклоняет предложение г-на Станжерсона спать в гостиной у дочери, раз его дочери страшно! Поди пойми, почему письмо, которое только что лежало на столе в спальне, куда-то вдруг исчезло!.. Тот, кто поймет это, наверняка скажет: мадемуазель Станжерсон знала, что убийца должен вернуться… Она не могла помешать ему прийти… Она никого не предупредила об этом, потому что убийца должен оставаться неизвестным… Его не должен знать отец, его никто не должен знать… никто, кроме Робера Дарзака. Ибо теперь г-н Дарзак, должно быть, знает его… А может, знал еще раньше? Вспомним фразу, произнесенную им в саду Елисейского дворца: «Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?» Ради чего преступление? Чтобы устранить препятствие, то есть убийцу? Вспомним и другую фразу г-на Дарзака, которую он произнес в ответ на мой вопрос: «Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашел убийцу?» – «Ах, я готов убить его собственными руками!» А я ему еще возразил: «Вы не ответили на мой вопрос!» Что было чистейшей правдой. И в самом деле, в самом деле, г-н Дарзак настолько хорошо знает убийцу, что боится, как бы я не отыскал его, и в то же время готов убить его. Он оказал мне помощь в расследовании только по двум причинам: прежде всего потому, что я вынудил его это сделать, и еще потому, что надеется таким путем спасти ее…
Я следую за ней в спальню… в ее спальню… Я гляжу на нее… и еще гляжу на то место, где только что лежало письмо… Мадемуазель Станжерсон наверняка взяла это письмо. Письмо, несомненно, предназначалось ей… Несомненно… Ах, как она дрожит, бедняжка… Она дрожит, слушая фантастический рассказ отца о том, как убийца сидел в ее спальне и как мы преследовали его… Но совершенно очевидно… совершенно очевидно одно: она успокаивается лишь после того, как узнает, что убийца с помощью неведомых волшебных чар сумел ускользнуть от нас.
Затем наступает молчание… И какое молчание!.. Ее отец, Ларсан, папаша Жак и я – все мы собрались там и молча смотрели на нее… Какие мысли парили вокруг нее в этой безмолвной тишине?.. После всего, что случилось в тот вечер, после таинственного проникновения убийцы в ее собственную спальню и после его не менее таинственного исчезновения в загадочной галерее, мысли каждого из нас, начиная с тех, что бродили в голове у папаши Жака, и кончая теми, что зарождались в голове у г-на Станжерсона, – все эти мысли можно было бы, пожалуй, выразить словами, с которыми следовало обратиться к ней: «О ты, которой ведома тайна, поведай нам ее, и тогда, быть может, мы сумеем спасти тебя!» Ах, как бы я хотел спасти ее… от нее самой и от того, другого!.. Просто плакать хочется… Да, я чувствую, как слезы подступают к моим глазам от сознания собственного бессилия перед этим страшным бедствием, так ревностно скрываемым.