– И весьма убедительно, но, пока Орсини и Вителли состоят в родстве с Медичи, – безуспешно, – ответил флорентиец.
– Но, конечно, тебе поручено предложить мне благоволение и защиту твоих повелителей на тяжелых условиях?
– Нет, мое поручение и воля моей республики будут исполнены, если я склоню вас принять ее помощь и не подчиняться власти ваших наглых мятежников, – возразил Макиавелли.
– Ну, я не сомневаюсь, – заметил в раздумье Цезарь, – что, если мы заключим мир, то условием его будет поставлено восстановление Медичи.
– Но ведь это было бы для вас окончательной гибелью, – с беспокойством подтвердил посланник.
– Ваше собственное участие ко мне убеждает меня в безысходности моего положения, – сказал герцог со странной улыбкой, в которой таился загадочный смысл. – Вашей республике не мешало бы последовать благоразумному примеру прочих, не стараясь о поддержке моего закатившегося счастья, как это делают французы. Ты видишь, мне не шлют ни одного копья из Милана.
– Наше желание помочь вам сильнее нашей власти, но ведь теперь у вас новый могущественный союзник в Ферраре, который не покинет вас в крайности, – возразил Макиавелли.
– Как же, я слышал, его посланники проследовали вчера через Болонью. Но ведь они едут свататься, а не воевать, и нашлись злоумышленники, которые убедили их, что лучше сидеть дома, пока мои гарнизоны стоят у границ Феррары. Правда, перед его святейшеством они ссылаются, в данном случае, на венецианцев, будто бы мешающих им явиться со своей миссией в Рим, и папа принимает в уважение эту отговорку. Пусть будет так – до поры, до времени. Но я благодарен им. Они сделали мне больше добра, чем хотели. Паоло Орсини соблаговолил наконец, внять моим убедительным просьбам и, как только мои заложники прибудут в его лагерь, великодушно намеревается прибыть в Имолу, чтобы сообщить мне приказ о тех моих действиях, которые могут вернуть мне благосклонность как его самого, так и его сотоварищей по мятежу.
– Ну, тогда я прошу вас не соглашаться ни на какие условия, клонящиеся к ущербу нашей республики.
– Можешь быть уверен. Ну, а теперь, друг Никколо, скажи откровенно, по-дружески, что думаешь ты о моем теперешнем положении.
– Прежде всего я дивлюсь, как это вы, столь мудрый государь, могли очутиться в нем, – поспешно ответил Макиавелли, – а, вспоминая наши частые разговоры, удивляюсь тому, что вы не постарались составить свое собственное войско, вместо того, чтобы по-прежнему полагаться на союзников и наемных солдат.
– Никколо, Никколо! Ведь если бы не сумасбродство проклятого Лебофора, внезапно и насильственно раскрывшего мои планы, то почти все обстоятельства благоприятствовали бы моим замыслам и желаниям, потому что только испуг и гнев, вызванные могущественной коалицией дворянства, могли бы заставить папу и Лукрецию раскошелиться, чтобы я мог завербовать войско, как ты часто советовал мне. Но это не помешало мне все же позаботиться об этом важном для меня деле, и сейчас я тайком собираю войско в своих укрепленных замках, а также купил всю артиллерию бывшего неаполитанского короля Федерико. Таким образом, мои силы растут и для меня даже важно, чтобы мои враги думали, что я в опасном положении. Чем дольше оно будет продолжаться, тем лучше для меня. Мне нужно только время, и в конце концов, победа будет за мною. Дворяне против меня. Но что, из этого? Я неслышно забиваю клинья, однако, они раскалывают вражескую коалицию по всем направлениям. Почему например, Бентифольи колеблются пойти на приступ Имолы? Да потому, что я болтаю о том, будто намерен уступить им Болонью, взяв в вознаграждение их золото и их солдат. Орсини в свою очередь прислушиваются к моим удивительным замыслам против Феррары, начиная с насильственного брака их Паоло с Лукрецией. Вителли довольны тем, что я беру Сиену, а Петруччи – моими заявлениями о том, что герцог Урбинский Гвидобальдо не нуждается в восстановлении своей власти.