Пройдя через холл, отделанный итальянским мрамором, она устроила себе маленькую экскурсию по дому. Всюду сверкали хрустальные люстры. Свечи пылали в бронзовых канделябрах ручной работы, привезенных из Франции. Королевская роскошь. Для ее отца годится только все самое лучшее.
Софи часто думала, что ее отцу следовало родиться королем. Не имея прославленной родословной, он чрезмерно выставлял напоказ свое богатство. В детстве мать говорила, что он сделал такие огромные деньги на пароходах, что даже самые родовитые, пуритански настроенные бостонцы не могли уже смотреть на него свысока.
Софи пошла дальше, но ее попытки углубиться во внутренние покои оказались делом не легким, потому что каждый хотел с ней поздороваться, расспросить о путешествии либо высказать свое мнение по поводу статьи в «Сенчури».
И еще мужчины. Каждый мужчина, каким бы он ни был, устремлялся за ней. Мужчины, не так давно еще мальчишки, не обращавшие на нее никакого внимания, теперь мечтали потанцевать с ней или хотя бы перекинуться парой слов.
Вечер, кажется, удастся. Она дома, и, судя по всему, бостонцы ее обожают.
Проходя по залу, она увидела человека, на которого несколько минут назад указала ей мачеха. Найлз Прескотт, с серыми волосами, зачесанными назад, и морщинами на лице, которые его даже красили, был уже много лет дирижером Бостонского концертного зала. Он был близким другом ее матери. Слишком близким, как шептались за их спинами. И еще это был тот самый человек, который отдал обещанный ей сольный дебют другому музыканту.
Софи зажмурилась, вспомнив убийственное объявление о том, кто будет играть соло на Большом дебюте. Концертный зал был заполнен учащимися и их родителями. Найлз Прескотт стоял на возвышении. Софи с нетерпением ждала, когда же наконец назовут ее имя и она встанет, поднимется на сцену, а публика будет оглушительно ей аплодировать. Вся ее жизнь была посвящена этому моменту.
У Софи вспыхнули щеки при воспоминании о том, как она все-таки встала, не успев сообразить, что объявили не ее имя. Потом увидела своего главного соперника, гордо направлявшегося к сцене с торжествующей улыбкой. Вспомнила свою растерянность и пустоту, поселившуюся у нее в сердце.
Потом дирижер сказал ей всего несколько слов. Но и их было достаточно. «Я не верил, что ты сможешь сыграть Баха».
Ложь.
Софи знала, что никакого отношения к Баху это не имеет. Она подумала о своей матери и об этом человеке. Обещания, которые он давал, — обещания, которые больше не нужно было выполнять, потому что ее матери уже не было в живых.