Какое-то время они молчали, потом Николас негромко заговорил:
— Элиот Синклер, почему, когда дело касается тебя, у меня напрочь исчезает воля? — шептал он, и его горячее дыхание обдавало ее щеку чудесной лаской. Как будто иная воля приводит меня к тебе с той же неизбежностью, с какой луна приводит на берег прилив.
Элли едва понимала, что он ей говорил. За эти минуты она испытала больше, чем за всю свою жизнь. Несомненно, наслаждение. Тело ее слегка покалывало после пережитого, но была и тоскливая пустота, которая оставалась непонятной. И еще хотелось расплакаться. Хотелось, чтобы обняли сильные и ласковые руки. Руки этого мужчины. И чтобы так продолжалось всю жизнь.
Но ей не удалось привести свои мысли в порядок, потому что неведомо откуда донесся незнакомый голос:
— Что здесь, собственно, происходит? Элли почувствовала, как мгновенно напрягся Николас. Он крепко, оберегающе обнял ее, но не обернулся.
— Все в порядке, полисмен, — вежливо ответило голосом, в котором одновременно слышались и уважительные, и повелительные нотки.
— Все в порядке, говоришь? Что-то с трудом верится! — язвительно проговорил полисмен. — Ну а ежели это небольшой междусобойчик, тогда дело другое.
Николас слегка повернулся, чтобы в тусклом свете фонаря можно было разглядеть его холодный, высокомерный взгляд и одежду явно богатого человека.
— Может быть, сержант, мы перенесем этот разговор в кабинет лейтенанта Рейнольдса? Или же я переговорю с ним об этом на следующем заседании комиссии у верховного комиссара.
Манера поведения сержанта мгновенно переменилась. Каждому полицейскому инспектору было хорошо известно, что лейтенант Рейнольдс напрямую связан с Теодором Рузвельтом и с его комиссией по искоренению коррупции в полиции.
— Комиссия, говорите, — промямлил сержант. — Так насчет междусобойчика я, как говорится, просто пошутил.
— Я так и понял, — проворчал в ответ Николас.
— Пойду, пожалуй. — И полисмен легким шагом двинулся дальше, быстро затерявшись в темноте.
Элли почувствовала, как плечи Николаса расслабились. Длинная юбка надежно прикрывала ее ноги, так что никто не смог бы увидеть, что, собственно, происходит под широкими складками. Но Элли знала. Теперь, когда непосредственная опасность миновала, гнусность только что произошедшего между ними поразила девушку в самое сердце.
Все внутри омертвело от омерзения.
— Немедленно отпусти меня, — процедила она сквозь крепко стиснутые зубы.
— Элли, посмотри на меня.
— Я сказала: отпусти меня, — прошипела она, вперив неподвижный взгляд куда-то ему за спину.