Наконец Анна нашла нужный номер дома, но попытка номер два не удалась.
Светлова и звонила, и стучала, однако никто ей не открыл. Даже и звуков никаких из-за забора Погребижской не доносилось — ни человеческих голосов, ни даже лая собаки.
Для очистки совести Светлова посидела еще в машине, наблюдая за домом — вдруг кто появится?
Но никто так и не появился ни у ворот этого дома, ни вообще на этой безлюдной улице. И Анна уехала.
Кронрод был прав.
Более замкнутую, закрытую для посторонних, жизнь как у этой Погребижской, трудно себе представить.
Однако Светлова не сдалась.
В отделе культуры, где прежде работал Максим и где про писателей, о которых писала газета, знали если не все, то много, Ане не отказали в консультации. Правда, затруднились назвать хотя бы несколько фамилий людей, через которых к ней можно было подобраться…
Более других, однако, как источник информации, на взгляд сотрудников отдела культуры, мог бы тут Ане пригодиться знаменитый детский писатель Малякин.
* * *
Писателю Малякину явно было скучно. Его «алло» в трубке было вялым, апатичным, лишенным жизненного тонуса. Тем заметней был контраст, когда Малякин услышал в трубке молодой женский голос.
Писатель Малякин сразу оживился и, в общем, отнесся к Аниной «легенде»
— студентка, пишет дипломную работу по детской литературе! — совершенно не критически.
— Что ж, голубушка, хотите навестить старика — приезжайте! И жена будет вам рада…
— Правда?
Оказалось, правда…
Жена Малякина оказалась просто чудом дрессуры.
Все манипуляции, которые были ею произведены за то время, пока Аня находилась у них в гостях, были направлены на то, чтобы писателю Малякину в этой жизни было хорошо и удобно, светло и тепло — в общем, чтобы ему Абсолютно не на что было жаловаться.
Она принесла ему «покушать салатик» — диетическая порция, «крошечка в плошечке». Но каково было искусство сервировки! Цветочки, салфеточки, тарелочки, вазочки, корзиночки… На то, чтобы обставить столь изящным образом это действо — «писатель Малякин ест салатик», — было потрачено, как минимум, час времени этой трудолюбивой женщины.
Она подавала ему очки и книги и укрывала ему колени пледом. Хотя, на Анин взгляд, Малякин отнюдь не выглядел инвалидом, не способным дотянуться до пледа. А, напротив, смотрелся бойким сангвиником довольно плотного телосложения — особенно плотного, кстати сказать, на фоне его худосочной жены.
Кроме того, жена Малякина все время молчала, открывая рот, только когда писатель обращался к ней: «Ну, скажи, Танечка, скажи, что ты думаешь». И вообще, была она как-то совершенно незаметна, очень удачно сливаясь с сероватым оттенком ткани, которой была обита мебель в писательской гостиной.