На обратном пути мы втроем сидели в самолете бок о бок. Джанин посередине. Поворачивая голову от Пусс ко мне и обратно, она проговорила:
— Извините. Они просто… они…
Пусс обняла ее:
— Милая, если ты их обвинишь, то почувствуешь себя предательницей. У всех есть родные, и родным не хочется нас отпускать или позволять идти своей дорогой. Они тебя любят. Ведь это хорошо, правда?
— Я все думаю, не надо ли было привезти мальчиков?
— Спросишь об этом каждого, когда им исполнится двадцать один, дорогая. Выяснишь, нет ли у них ощущения, будто их чего-то лишили.
Так они и сидели, держась за руки. Потом Джан уснула, Пусс, сонно мне подмигнув, тоже отключилась. Я смотрел в иллюминатор на серое декабрьское небо, на огромные, надвигающиеся на нас тучи. Таш умер, слишком много других людей умерло, и я со знобящим удовлетворением утешался одной аналогией смерти, которую помнил долгие годы. Она ничего не объясняет и не оправдывает. Просто напоминает мне, как обстоят дела.
Представьте себе очень быстрый и бурный поток, реку, несущуюся меж скалистыми стенами. Прямо посередине реки тянется узкая полоска песка и гравия, почти скрытая под водой. С момента рождения ты стоишь на этой узкой полузатопленной полосе вместе со всеми прочими. Родившиеся раньше тебя, старшие, стоят выше по течению. Те, кто помоложе, крепко держатся на полоске пониже. Вся эта длинная полоса медленно движется вниз по реке времени, размывается спереди, намывается сзади.
Твое время, время всех твоих современников, одноклассников, любимых и недругов — включено в ненадежную полосу, где ты стоишь. Сначала на ней просто толкучка. Видно, как толпа редеет вверх от тебя по течению. Старших смывает, тела, словно бревна, быстро исчезают в потоке. Видно, как ниже в плотной группе молодых кто-то начинает барахтаться, лишается точки опоры и тоже смывается. Возле тебя всегда есть свободное место, но быстрые воды все время становятся глубже, чувствуешь, как подается под ногами песок и гравий, уносимый рекой. Кто-то в поисках более безопасного места может толкнуть тебя, ты потеряешь равновесие и исчезнешь. Кто-то, давно стоявший позади, испускает отчаянный крик, силишься схватить его за руку, пальцы соскальзывают, и он исчезает. В горном ущелье слышится рокот воды, скрежет движущегося под ногами песка и гравия, одинокие крики стоявших рядом и выше, которых уносит потоком. Некоторые старики, стоя в хорошем месте, крепко держась на ногах, хорошо зная поток и освоив искусство балансирования, держатся долго. Какой-нибудь Черчилль с толстой, криво торчащей в зубах сигарой, мрачно дивится собственной стойкости и в конце концов проникается равнодушием к яростным водам реки. Далеко снизу доносятся слабые изумленные крики тех, кто так и не укоренился, так и не утвердился, так и не понял смысла потока.