– После того, как проблевался, легче стало?
– Легче…
Дима взял халат и снова ушел в ванную. Ему казалось, что он вымазан весь липкой грязью, от которой никогда в жизни не сможет отмыться. Стоило вспомнить Лолиту и её мать, как его начинало снова мутить. Когда он вышел из ванной, уже приехал его тренер – Михаил Андреевич.
– Верочка, дай этому герою крепкого чайку без сахара, да мы поговорить с ним попробуем, – попросил отец.
Мать принесла чай. Дима, склонив голову и сгорбившись, как старик, сидел в кресле. Голова всё так же сильно болела и, вообще, он чувствовал себя больным. Отец и Михаил Андреевич хмуро смотрели на него, а он не мог от стыда взглянуть ни на одного из них.
– Как дела, Димуля? – поинтересовался Михаил Андреевич.
– Вы же знаете, – не поднимая головы, ответил Дима. – Зачем спрашивать?
– Самогончик хлестать понравилось?
– Михаил Андреевич, кажется, я не настолько часто влипаю в истории! – он метнул на тренера взгляд полный гнева и обиды.
– О, раз голову поднял, значит, говорить будем, – констатировал тренер.
– Димка, теперь по порядку, что и как было. Не нервничай, не спеши. Никто тебя сейчас не ругает. Похоже, история грязная, – попросил отец, и, повернувшись к матери, добавил. – Верочка, а ты постарайся не плакать. Пусть сосредоточится. Никуда он не денется. Вот, видишь, здесь сидит.
Дима, стараясь вспомнить, как можно больше подробностей, рассказал, что с ним произошло. Все молча слушали. Мать изредка вытирала слезы. Михаил Андреевич только морщился. Когда Дима закончил, он сказал:
– Из какой она группы?
– Не знаю. Сказала, что учится на последнем курсе. Зовут Лолитой.
– Боже, как я терпеть не могу это имя! – у Михаила Андреевича по лицу пробежала тень брезгливости. – Ещё, когда Набокова читал. Так, что это за птичка, я узнаю. Остается выяснить одно, был ты с ней, или нет? Максим Исмаилович, что она вам показывала?
– То-то и оно, что, если был… – отец тяжело вздохнул. – Вспоминай, Димка! От этого сейчас слишком многое зависит.
– Не помню… не знаю… – после нескольких минут мучительных раздумий ответил Дима. – Только одно скажу, вряд ли я стал бы на ком-то одежду рвать.
– Если ты был таким пьяным, что не помнишь, вообще ничего, рассказать можно что угодно.
– Ты помнишь, сколько выпил?
– После третьей рюмки я уже ничего не помню.
– Рюмки большие были? – поинтересовался Михаил Андреевич.
– Маленькие. Чуть побольше коньячных.
– Да, тебе много и не нужно. Рост и вес, если ты никогда не пил, значения не имеют. Хорошо, что хоть не после первой растаскало.
– Что делать будем? – спросил отец.