— Ты что, отец?.. — прокартавил он строго. — Или ты думаешь, что один здесь ходишь?
Володимир посмотрел на него несколько мгновений, расхохотался и — бросил меч.
— А кто же тебя здесь чаял?.. — сказал он и, подняв сынишку высоко к потолку, воскликнул: — Ай да Изяслав!.. Ай да сын!.. Вижу, что из тебя знатный витязь будет…
И если бы в эту минуту Рогнедь просияла одной из своих колдовских улыбок, Володимир забыл бы все. Но она молча и хмуро стояла поодаль, оскорблённая и униженная: гордая Рогнедь спряталась за ребёнком! И Володимир, минуту подождав, поцеловал Изяслава, повернулся и, ничего не говоря, вышел из горницы.
В гриднице зашумело. Князь за чашей рассказал все своим боевым товарищам: как рассудят они дело?
— Брось, княже, негоже… — сказал Муромец. — Ты виноват, а не она. Коли разладье пошло, так устрой ей вотчину и отошли её с детьми туда, а не отымай у детей матери…
— Раз задумано дело большое, нечего в крови пачкаться… — сказал и седоусый Итларь.
— Ин быть по-вашему!.. — стукнул Володимир кулаком по столу. — Нет, а сын-то каков, а?.. — вдруг весело захохотал он. — Ну, Изяслав!..
— Воин будет!.. — смеялись дружинники. — Нам таких и надо…
О, земля Руськая! Ты уже за шеломянем еси!
Прошёл ещё год и ещё. Русь неудержимо выходила на большую дорогу. Киев поддерживал правильные сношения со всеми большими дворами Европы. Два нерушимых столпа старины языческой отошли — Блуд сложил свою голову за землю Русскую, а Добрыня твёрдо правил в дальнем Новгороде, — и в дружине всё более и более было заметно шатание. Часто подымались споры о вере и было уже заметно, как противление новому ослабевало. Не то что византийская вера очень уж влекла суровых воинов, нет, а просто не хотелось быть обсевком в поле, хотелось быть как все. Такое же брожение шло об эту пору и у урманов, и у свеев, и всюду. В Киеве чувствовалась уже глухая борьба между Римом и Византией, хотя разделения церквей ещё не было. Крестившись от папы, Володимир мог бы получить от него королевский венец — это было очень лестно, — но, с другой стороны, в сонме государей, зависевших от папы, он был младшим и последним. Напротив, крестившись от греков, он сохранял всю свою свободу и не подвергал себя риску быть в мальчиках… Да и среди киян всё более и более прибавлялось православных…
Володимир по-прежнему грелся душой около своей Оленушки, и его простому, нелюбопытному, ленивому уму смутно открывались из вечерних бесед с ней какие-то новые возможности, которые ждали его на том светлом пути, на который увлекала его Оленушка… И всё было как-то неясно вокруг — точно утром ранним, перед зорькой… Ясно было только одно: Русь растёт. И это пьянило и окрыляло.