— Экое брехло!.. — бросил кто-то чубатый в толпе. — Он с дружиной о ту пору так намокал каждый день, что и языком не всегда ворочал. А он: хресьяны, попы!..
— Да и попишка-то сам тогда в Царьграде был… — поддержал со смехом другой. — Он с царевной только приехал…
Но многие умилялись…
Другие попики Еуангелие воям русским старательно проповедовали. В особенности отличался своим усердием пискуп отец Паул, который был из болгар и борзо по-русски говорить мог. И вот, надев ризы парчовые, а на голову шапку золотую в каменьях самоцветных, он, разводя руками среди благоухающих волн кадильных, советовал вшивым лапотникам воям:
— Не скрывайте соби сокровищ на земли, иде же тля тлить и татьё подкапывають, но скрывайте соби сокровище на небесах, идеже ни тля тлить, ни татьё крадуть…
Лапотники смущённо переглядывались, сконфуженно вздыхали и скребли и в затылках, и в пояснице. Но одобряли пискупа: гоже говорит, без запинки!..
В таких делах прошла вся зима. И вот снова дохнули родители из могилок дыханием своим тёплым, и понеслась из-за моря, из Ирия пресветлого, птица всякая тучами, и зацвела земля солнечная цветами лазоревыми. И как только спали вешние воды на седом Днепре, князь Володимир, по старому обычаю, дедовскому, заместо вена за царевну вернул императорам Корсунь, и с великим шумом начала русь собираться домой. Володимир взял с собой из Корсуни в поминки две капищи бронзовых да четыре бронзовых же коня: то-то его кияне дивиться будут!.. Анастас, перегруженный всякими делами и заботами, носился как на крыльях, но с земляками-корсунцами с глазу на глаз оставаться избегал. Конечно, собрался и он на Русь с князем…
И прошли ладьи изливы днепровские, и Олешье, миллионами радостных голосов звеневшее, и подошли к Хортице. Ещё за несколько вёрст до острова славного засосало под ложечкой и нахмурилась победоносная рать русская: да неужели же теперь пройти мимо, не воздав поклонения дубу старому, многоохватному, перед которым склоняли колена и отцы, и деды?! И как-то случилось так, что ладьи с попами корсунскими прошли Хортицу передом, а рать и князь позамешкались что-то и — в кругу из стрел пернатых склонили с особым усердием колена перед дубом величавым…
И, благополучно пройдя пороги, бурно звеневшие, вышли на широкое раздолье Днепра пресветлого. Трудно было грести против воды вешней, но не унывала рать: скоро и Киев!.. И гремели ладьи песнями молодецкими, и шёл по кустам пойменным щёкот славий в честь Ярилы, Леля светлого, и среди всей этой радости, в ладье, богато изукрашенной, плыла царевна иноземная, точно идол какой золотой, мёртвый, и поводила строгими очами своими, в которых не было радости, семо и овамо. И скушно было гребцам её так, что хоть бы глазоньки на свет белый не глядели, и частенько, метнув на неё косой взгляд, бормотали они сквозь зубы: