Якы зверь бях…
— Эй, перевощик!.. — зазвенело с того берега чрез серебристую гладь Днепра.
— Эй… — отозвался с песка Ядрей-Федорок.
— Давай ладью…
Ядрей сел на вёсла и погреб на луговую сторону. Лицо его было хмуро — тяжко было ему без Дубравки. Ни единой весточки не доходило оттуда, из лесов, в Киев о ней. И угнетала по-прежнему Ядрея тяжёлая душевная смута. Прибежав тогда из лесов, он пристроился к реке: работал на нагрузке и разгрузке караванов, перевозил людей через Днепр, а зимой в леса на валку леса ходил. И как там, на Десне, ему казалась эта новая еллинская вера каким-то хитрым подвохом греков мочёных, — он ненавидел их всё больше и больше, — так здесь, на Боричевом взвозе, когда у Илии Пророка уверенно звонил поп в колокол, лесная вера, не умирая в душе его, казалась каким-то наваждением.
Раз у реки столкнулся он с чернявым попом от Илии Пророка, отцом Митреем.
— Что же ты это в церковь-то не идёшь? — спросил поп строго.
— А что?
— А то, что сегодня день твоего ангела…
Ядрей не совсем ясно понимал этот ихний обычай, агнелов каких-то. И вдруг вспомнил: да ведь ангелом-то его считается тот самый Федор Стратилат, который тогда князю Святославу нагадил. До сих пор не мог он ему простить этой пакости! Ядрей был по сердцу добр, но несправедливости не сносил, а кроме того, он за свою землю всегда стоял горой.
— Ладно… Приду… — чтобы отвязаться, сказал он и, поправив за кушаком топор, пошёл, поскрипывая снежком, на ту сторону, в леса.
А через несколько дней явился он вдруг к отцу Митрею и заявил, что он желает креститься.
— Да ты крещён!.. — вытаращил тот на него свои чёрные глаза.
— Меня не так крестили… — сказал упрямо Ядрей. — Я так не хочу… Не принимает душа моя этого вашего окаянного Стратилата… Окрести меня в другое имя.
— Да ты очумел!.. И что тебе Стратилат помешал?
— Помешал, не помешал, а не желаю — и конец делу. А то опять к своим богам уйду…
— Да в чём дело? — начал сердиться поп, и пучеглазое лицо его зарумянилось.
— А в том, что, кабы Стратилат тогда под Доростолом не впутался, мы с князем Святославом морду набили бы вам за милую душу… А он все дело на вашу сторону повернул. И молить ему я не буду ни за какие — всем другим вашим богам молить буду, а ему нет… Это ты там как хочешь… Что будет стоить, я заплачу…
Пучеглазый поп осерчал — он тоже был великий патриот — и с великим криком прогнал Ядрея, и опять он остался как-то ни в тех, ни в сех. Это было очень неприятно. И он, как и все такие двоеверы, то неумело крестился на крест ильинской церкви, то украдкой заглядывал к Перуну…