— Ну, во здравие, гости дорогие!.. Дружина, кубки высохнут…
— Здрав буди, княже!..
— А ты что же, Берында, дотошный человек?..
— Во здравие, Солнышко наше Красное…
— Сказывают, в Царьград опять ты собрался?..
— Да, хочу с послами греческими проехать, княже.
— Ну, поезжай, посмотри… И нам потом расскажешь, как там и что…
А Боян, звеня струнами яровчатыми, пел уже песню о старине далёкой:
То старина, то и деянье:
Как было синему морю на утишенье,
А быстрым рекам слава до моря,
Как бы добрым людям на послушанье,
Молодым молодцам на перениманье,
Ещё нам, весёлым молодцам, на потешенье,
Сидючи во беседе веселыя,
Испиваючи мёд, зелено вино…
Где-ко пиво пьём, тут и честь воздаём
Тому ли князю великому
И хозяину своему ласковому!..
Много зла творих в поганьстве и живях якы скот…
Оленушка, исхудавшая, бледная и уже отцветающая, сидела у себя в горнице. Около неё спокойно спал в зыбке сынок её малый, Святополк, от Ярополка. Перед нею на столе, слабо освещённые светом светильника, лежали четии книги, которые в дар ей привёз из Царьграда философ Столп.
Это были творения жившего при царе Сименоне Иоанна Экзарха болгарского: «Небеса», «Шестоднев» — о шестидневном творении, перевод диалектики или философии Дамаскина и несколько «слов». Иоанн был хорошо знаком не только с творениями святых отец, но и с философами языческой древности. Он изучал Платона, Аристотеля, Фалеса, или, как он говорил, Талла, Парменида, Демокрита, Диогена и других, но не сдавался на их прелесть. Он обличал их ложные понятия о начале мира и сравнивал Аристотелеву мудрость с пеной морскою. Правду сказать, Оленушка мало понимала в этих хитросплетениях умственных, но это не огорчало её: в ней было довольно своего и в чужом она просто не испытывала потребности. Из угла, с бревенчатой стены, на неё мягко и ласково смотрел Спаситель большеокий…
Оленушка склонилась над списками и под отдалённый шум гридницы погрузилась в морскую пену Аристотелевой мнимой премудрости… И вдруг по лестничке заскрипели ступени под знакомыми неверными шагами. Это был Володимир. Теперь она уже не только не боялась его, но точно нежный барвинок обвилась вкруг него своей светлой душой. Они уже не жили почти как муж с женой — от прежней Оленушки только глаза эти огневые, сияющие остались… В строгих постах, в молениях всенощных, в служении всем и всякому она всё более и более увядала прекрасным телом своим, но расцветала незлобивой и милой душой своей… И когда, вернувшись с охоты, он лежал у неё на постели, она, сдав Святополка кормилке детинной, подолгу рассказывала ему о том, что было для неё светом всей жизни: о жизни Спасителя, об учении Его и о страшной смерти Его.