Еще до того, как учитель физкультуры обратил на Аню внимание, отец сказал, что у нее природные данные спортсменки, и отвел в детскую легкоатлетическую секцию, куда ее сразу же приняли, подтвердив его заключение. А когда мама, запутавшись в куче неконкретных, хаотичных рекомендаций своего шефа, не могла окончательно сделать выбор диссертационной темы, папа помог ей определиться и здесь, хотя не имел никакого отношения к проблемам гражданского строительства…
После той ночи все, казалось, рухнуло. Мама из старшей «послушной девочки» в глазах Ани превратилась в сильную женщину, имеющую неограниченную власть над отцом. Теперь, если она, как обычно, спрашивала отца, что приготовить на обед или что лучше купить друзьям в подарок, Аня слышала в каждом таком вопросе фальшь и лицемерие, так как ей казалась только видимостью зависимость и пиетет матери перед отцом, а на самом деле мать все решит сама — ведь Аня видела, какую власть она имеет над ним. Порой она думала, что в один прекрасный день мама может так же, как тетя Оля, крикнуть папе: «Уходи!» — и тогда он уйдет…
Такими тяжкими раздумьями началась новая полоса в ее взаимоотношениях с родителями. Собственно, никаких перемен на самом деле не было, по крайней мере внешне. Появилось лишь новое, незнакомое чувство — ревность, подавляющее в девочке ее прежнюю спокойную и гармоничную жизнь в семье.
Да, она стала ревновать отца к матери. Она приглядывалась и прислушивалась, контролировала и перепроверяла, ища в каждом пустяковом слове или поступке матери повод для мучительных сомнений и переживаний. А тут еще наступил переходный возраст. Аня стала раздражительной, обидчивой, часто ловила себя на желании закричать, убежать куда глаза глядят, заплакать. Но усилием воли сдерживалась и брала себя в руки. Серьезные занятия спортом выработали в ней умение сдерживать свои эмоции, но тем тяжелее ей приходилось.
Вначале ей хотелось поделиться с Леной, рассказать ей обо всем. Но это означало бы, что посторонний человек, пусть даже самая близкая подруга, будет посвящен в то стыдное и непристойное, чего даже ей, родной дочери, не следовало бы знать и видеть. Ну и что, уговаривала себя Аня, разве я не видела и не слышала базарную сцену у Вавиловых? Почему бы и Лене не узнать того, что случилось у нас? Но что-то удерживало ее каждый раз, и наконец, много позже, она уже твердо знала, что никогда никому об этом не расскажет — до самой смерти.
Это была еще одна мука — загнать все внутрь и замкнуться…
Прошел год.
Лена стала постепенно привыкать к новой жизни без отца. Правда, она регулярно встречалась с ним, но всегда вне дома; в его новую семью она категорически не хотела ходить, а о том, чтобы отец приходил к ним, и речи быть не могло — Ольга Николаевна даже от алиментов наотрез отказалась. Это был отчаянный жест оскорбленной женщины. Она взвалила на себя непосильный груз — взяла еще полставки, бегала по рекомендациям друзей и знакомых на частные вызовы, делала уколы, измеряла давление, словом, напрашивалась — лишь бы быть независимой от бывшего мужа. И тем не менее едва дотягивала до очередной получки.