Он перевел взгляд на Нумедидеса – тот скалил зубы, как дикий хорь, у которого отняли законную добычу.
– Уйди, Валерий, – прохрипел он, – дай мне проучить этого старого прохвоста!
– Подожди, принц, – крикнул в ответ владетель Шамара, – пройдет время, и ты, должно быть, пожалеешь О содеянном! Жрец ни при чем! Разве это не по твоему приказу чудовище раздразнили случайной стрелой? Ты должен винить лишь себя и просить у богов прощения за собственную безрассудность!
– Безрассудность? – взревел Нумедидес. – Посмотрим, какова воля Митры! Если жрец угоден ему, то он защитит своего слугу от каленого железа! К чему пустые слова, да будет на все Его воля!
И вновь сверкнула молния меча, и вновь ему ответила другая. Они сплелись в один узор, сверкая, как драконья чешуя.
Но вот один из клинков ласково, играючи коснулся морщинистого лба старого жреца. Со стороны казалось, что ничего не изменилось – Гретиус, недвижимый, сидел в высоком седле с резной подпоркой для спины. Лишь те, кто были неподалеку, могли видеть, как на морщинистый лоб жреца набегает темная струйка крови.
Стекает по застывшему лицу.
Капает на парчовую рясу.
Расползается по вышитому образу Пресветлого, окрашивая золото багрянцем.
Сухая ладошка разжимается, и солнцеликий амулет медленно падает на ржавую осеннюю листву.
Принц протягивает руку и перехватывает священный символ, весь в красных каплях…
Жрец Гретиус, наставник Тарантийского Дома, пошатнулся, выпал из седла, но нога его застряла в стремени. Конь его заржал испуганно, вздыбился и понес. Рука поверженного служителя волочилась по земле, оставляя неровную борозду…
Испарина выступила на низком лбу Нумедидеса, он с ужасом посмотрел на Валерия и, наткнувшись на ледяной взгляд шамарца, неистово натянул поводья тяжелого гандерландского скакуна, так что едва не выворотил розовые лошадиные губы. Позабыв про расшитый вензелями платок, отер рукой в бордовой перчатке, поверх которой на пальцах красовались многочисленные перстни, выступившую испарину и яростно пришпорил рысака, направляя его в сторону застывшего Цернунноса.
Холодный пот ручьями стекал по светлому челу Валерия, он хлестнул своего тонконогого гирканского жеребца, и тот, взрывая острыми копытами теплый перегной, понесся к кучке придворных, беспомощно сгрудившихся на огромной поляне вблизи длинных столов, на которых мгновениями раньше красовались серебряные блюда со всевозможной снедью для усталых охотников. Теперь они были перевернуты и темнели своими голыми досками на рыжей листве, вышитые золотом скатерти трепыхались на кустах, а изысканные яства, гордость тарантийских поваров, были разбросаны по земле и перемешаны с Мертвыми листьями и катышками конского навоза.