– Ну как, Николай Иванович, колобахи-то? – спрашивали его. И он, нисколько не смущаясь, не остерегаясь прозвища «Колобашкин», которое дали ему проворные на шутку поселковые ребятишки, прямо отвечал:
– Дак оборвали колобахи три лески да еще у двух мормышек крючки пообломали. Худые стали крючки делать…
И он не прибавлял, не убавлял – здоровенные окуни будто нарочно дожидались его и не раз за рыбалку крушили его снасть. Удавалось победить и ему, и тогда на следующий праздный вопрос любителя послушать про колобах: «А таких, чтоб лески не рвали, небось, и нет?» – Николай Мясников щедро откидывал крышку своего рыбацкого ящика-сундука и протягивал любопытному красавца окуня, зажатого в крепкой, ловкой руке.
На зимнюю рыбалку Мясников почти всегда отправлялся с пешней, именно с пешней, настоящей рыбацкой, кованой, тяжелой, а не с плюгавеньким коловоротом. Была у него эта увесистая пешня, орудие точное, бьющее наверняка, видимо, от старой привычки, что передавалась когда-то от одного старательного мужика к другому, делать все основательно, крепко, мудро, но вместе с тем тонко и красиво.
Пешня шла и к его характеру, и к его большим рукам. Но к этим же крепким рукам удивительно ладно подходила и зимняя удочка-игрушка с пробковой ручкой и тонким виниловым прутиком-кончиком. И леска у этой удочки была не в спичку толщиной, как у большинства наших рыболовов, а всего лишь с волосок, и завершалась эта миниатюрная снасть такой же миниатюрной крошечкой – мормышкой.
Если мне, человеку, прошедшему рыболовную науку в столице, где и рыбы-то не увидишь, кроме ершей в полпальца, баловаться такой несерьезной снастью кое-как разрешалось, то есть такая изящная снасть в моих руках вызывала лишь сочувственные улыбки, то желание Николая Мясникова поймать колобаху на волосок и крошечную мормышку расценивалось вначале не иначе как «завихрение в мозгах». Но Мясников не пожелал прислушиваться к голосу консерваторов и эксперименты свои продолжал: с крошечной мормышкой и тончайшей леской он упорно разыскивал колобах и находил куда чаще, чем другие потомственные рыбачки, вооруженные «кондовой» снастью.
«Кондовой» я называл снасть, которой были вооружены здесь поголовно все любители зимней рыбалки. Эластичный кончик не ставился ни во что. Кончик удилища должен быть прочным – и баста. Леска подбиралась по тому же принципу – лишь бы покрепче, а к концу лески привязывалась зимняя блесна средних размеров, которая и увлекала за собой в воду сколь угодно толстую леску. Такая снасть, безусловно, была оперативнее, скорей приводилась в действие, скорей достигала дна, и в особо удачливые дни, когда рыба вдруг начинала хватать все, что попадалось ей на глаза, была потому добычливей – с тонкой леской и крошечной мормышкой возиться приходилось дольше. Правда, мормышки тоже входили в состав «кондовой» снасти – другой раз сразу две мормышки подвешивались на отдельных поводках чуть повыше блесны-грузила, но при такой оснастке уже никак не приходилось говорить ни о каком искусстве рыбной ловли.