13-го мы собирались пройти только девять километров. Утренняя прогулка по небольшим лесистым долинам, местам, скорее похожим на Шпессарт[2] зимой. Но удовольствие возвращения в свои временные жилища было недолгим. Мы едва успели расседлать лошадей, как пришел приказ двигаться дальше. Это был длинный мучительный марш по замерзшим и скользким дорогам. Он продолжался почти целую ночь. Потом мы потеряли дорогу; стояли усталые и замерзшие на ветру, пока не разожгли костры и не сгрудились вокруг них. К пяти часам лейтенант пошел поискать в соседней деревне помещения для постоя, с тем чтобы мы могли несколько часов отдохнуть.
Зима не остановилась на своем вступлении. У некоторых лошадей все еще были летние подковы, так что они все время скользили и падали. Даже Тэа, последняя лошадь из первоначальной упряжки нашей повозки с радиостанцией, заупрямилась. После многих неурядиц и капризов мне кое-как удалось завести ее в стойло здешней конюший. 10-я батарея увязла в болоте и в конце концов повернула назад. Дела, похоже, идут не так уж блестяще. Мне не очень то нравится и то, как выглядит 11-я батарея.
Для нас это означает день отдыха. Мы собрались в небольшой пекарне. Девятеро из нас еле передвигают ноги. Мои ботинки утром были все еще настолько мокрыми, что я смог влезть в них только босыми ногами. В доме, где мы остановились, полно вшей. Наш маленький венец был настолько опрометчив, что спал прошлой ночью на печке; теперь тоже подхватил их – и сколько! Носки, которые были положены туда для просушки, были белыми от яиц вшей. Мы подхватили и блох – абсолютно выдающиеся экземпляры.
Русский старик в засаленной одежде, которому мы показали этих представителей фауны, широко улыбнулся беззубым ртом и почесал в голове с выражением сочувствия: «У меня тоже – «никс гут», не есть хорошо!» Теперь какое-то время я все еще бодрствую, когда другие уже спят, даже если не нахожусь на посту. Я не могу так много спать, и иногда мне надо побыть наедине с самим собой.
Призрачный бледный свет от электрической лампочки падает на темные разводы на полу, на оборудование, одежду и оружие, заполнившие комнату. Когда смотришь на них таким образом, они являют собой жалкое зрелище, серое в сером, гнетущее, как тяжелый сон. Что за страна, что за война, где нет радости в успехе, нет гордости, нет удовлетворения; только сплошь и рядом чувство сдержанной ярости…
Идет дождь со снегом. Мы следуем маршем то по дороге на Москву, то в направлении Калинина. Нет нужды упоминать обо всех домах, где мы останавливались на постой, усталые и промокшие. Хотя общее впечатление изменилось. Стали попадаться более густонаселенные места. Обстановка в деревнях более походит на городскую, с кирпичными двухэтажными домами и маленькими заводиками. Большинство из них имеют невзрачный деревенский вид. И только дома постройки до Первой мировой войны радуют глаз своим замысловатым деревянным орнаментом на окнах, деревянной вязью конька крыши. Со всеми этими броскими цветами: ярко-зеленым и розовым, сине-голубым и алым. Довольно часты на окнах занавески и цветы в горшках. Я видел дома, обставленные мебелью с большим вкусом, блестящие чистотой, с выскобленными полами, с коврами ручной работы, с белыми голландскими печками с медной утварью, чистыми постелями и с людьми, одетыми скромно, но опрятно. Не все дома были такими, как этот, но многие.