Она протянула ему кружку с шоколадно-молочным напитком.
Леон взял ее и, помолчав, непринужденно воскликнул:
— Так или иначе это был чудесный вечер. А теперь пора спать. Спокойной ночи, Кейт. Счастливого Рождества!
— Счастливого Рождества, Леон!
Он ушел к себе, а она еще долго стояла на кухне одна, прислушиваясь к стуку костыля на лестнице и скрипу двери. Потом костыль глухо стукнулся об пол спальни, и она улыбнулась, представив, как он, случайно уронив его, чертыхается, пытаясь поднять.
Кейт прислонилась спиной к столу, принадлежавшему когда-то ее бабушке по материнской линии, и отхлебнула из кружки. Между ней и Леоном легко наладились дружеские отношения, но все же было как-то непривычно оставаться ночью в доме с малознакомым мужчиной. Тем более что он не походил ни на одного из ее знакомых, прежде всего, разумеется, цветом кожи.
Она задумчиво уставилась на стену кухни, на которой Леон повесил над календарем веточку остролиста с красными ягодками. Ее постоялец был привлекательным мужчиной, во многом именно благодаря своей смуглой коже. Кейт нравились его волосы, в тугих, как баранья шерсть, завитках, бледные ладони, являющие удивительный контраст с остальной кожей. Но естественно, симпатию Леон вызывал вовсе не из-за необычного оттенка кожи. Нет, он ей понравился как человек. И кажется, это было взаимно.
Кейт подошла к: раковине и стала ополаскивать кружку. Гарриетта Годфри однажды спросила, почему она носит такую длинную, совсем тевтонскую, косу.
— Если хочешь, я помогу тебе укоротить ее до плеч. Тогда ты сможешь укладывать волосы в пучок, это тебе пойдет. Во всяком случае, не будет заметно, что ты наполовину немка.
— А я этого и не скрываю! — резко ответила Кейт. — Мне не стыдно, что мой папа — немец. Он самый добрый и терпеливый человек на свете. А значит, должны быть и другие немцы, обладающие такими же достоинствами. Не могут же все разом заболеть бешенством нацизма! Не сомневаюсь, что в Германии есть и противники политики Гитлера.
— Возможно, — испуганно согласилась Гарриетта. — Только на твоем месте, Кэтрин, я не стала бы ни с кем делиться своими мыслями. Боюсь, что их могут неверно истолковать.
Кейт знала, что это еще мягко сказано. Однако ей почему-то казалось, что Леон понял бы ее правильно и вряд ли стал бы менять прическу только ради того, чтобы окружающие лучше к нему относились. Он хотел, чтобы люди воспринимали его таким, какой он есть, а не считали его тем, кем он мог бы прикинуться.
Она выключила воду и потянулась за посудным полотенцем. Леон был мулатом, она — наполовину немкой. Им обоим приходилось тяжело в жизни, и они инстинктивно поняли друг друга.