Там было много славного и доброго, в предвоенном Сухуми, провинциальном и простодушном, не изуродованном еще обрушенными домами и воронками от взрывов. Все ждали войны, много говорили о ней, но как-то несерьезно, словно в предвкушении игры в нарды. Никто не думал о том, что может проиграть – ни грузины, ни абхазы. Хотя, честно говоря, разница между теми и другими была для меня неочевидна и даже непонятна.
Стакан белого вина стоил одиннадцать копеек, и наливали его прямо в магазине, из высокого латунного крана. Если ты давал двадцать копеек, сдачи не возвращали; если давал десять – благодушно прощали недоимку. Голубев был относительно богат – во всяком случае, по сравнению со мной, студентом мединститута. Видимо, кое-что из награбленного в родном городке задержалось в его карманах. Потому он предпочитал вино за тридцать копеек – розовое или красное, очень ароматное и сладкое. Его наливали из трехлитровых банок сухумские бабушки, поголовно обряженные в черные платки и длинные сатиновые юбки. Андрюха выпивал свой стакан медленно, чванно, отставив мизинец. Потом выпивал второй стакан, а третий отдавал мне – полностью, с барского стола. Я не отказывался.
Еще Андрюха воровал. Воровал постоянно, в магазинах и на рынке, хотя не было в том никакой необходимости. Он прятал в карманы фиолетовый инжир, и тот мялся в лепешки, оставляя на брюках сочные влажные пятна. Он совал за пазуху блестящие черные баклажаны, и выкидывал их в урну через два квартала, потому что баклажаны нужно готовить, а готовить Голубев не умел. В книжном магазине он спер пять книг на грузинском языке, но так и не смог ответить на вопрос, для чего они могут пригодиться, хотя бы теоретически. Лишне говорить, что мы не знали ни одной грузинской буквы – ни я, ни Голубев.
Андрюха был отпетым клептоманом. Мне кажется, многие видели, чем он занимается, но не обращали на это особого внимания: развлекается забавный толстяк, и ладно. Один лишь раз Голубев попался – когда полез на двухметровую каменную стену, чтобы нарвать лимончиков, соблазнительно свешивающихся сверху. Пока он пыхтел, полностью отрешившись от действительности и подтягивал бегемочью свою тушу вверх сантиметр за сантиметром, хозяин дома вышел прогуляться, держа на поводу кавказскую овчарку. Пес гавкнул негромко, но раскатисто, и Андрюха вмиг преодолел оставшееся расстояние, оказался на гребне стены, равномерно перевесившись с нее с обеих сторон, как гигантский надутый матрас. Дышал он при этом тяжело и шумно, словно пять спринтеров в один микрофон. Стене, вероятно, было не меньше сотни лет, но я вдруг осознал, что этот день может оказаться для нее последним – мелкие камешки так и сыпались на дорогу, а крупные вздрагивали в такт ударам андрюхиного сердца.