– Но я даже не обняла его на прощание! Не поблагодарила, не… не сказала, что люблю…
– И не надо, барышня. Он же мусульманин, не чета тебе, православной.
Обессиленная, девушка горько заплакала.
Амир смотрел вслед удаляющейся коляске, увозившей Злату и русского посла, и готов был взвыть от беспомощности и отчаяния.
Ни слова на прощание, ничего! Увидит ли он когда-нибудь еще Злату? Почему она уехала, даже ничего не сказав?
– Злата! – крикнул он и бросился за коляской.
– Нет! – перехватила его твердая рука Джибраи-ла. – Нет!
– Почему, отец? Я люблю ее!
– Ты мужчина. Ты должен сперва решить все для себя, а потом сообщить решение женщине.
– Что решить? – выкрикнул Амир, но перестал вырываться.
– Как жить дальше, – пояснил Джибраил. – Любовь – это только начало.
– Нет! Жизнь бессмысленна. Любовь есть смысл. – Именно эти слова произнес умирающий Тафари там, в гареме.
– Романтично, но непрактично. Успокойся. – Джибраил сурово взглянул на сына. – Спешить не стоит.
– Отец! Она же уезжает! – не успокаивался Амир. – И скоро уедет навсегда!
– Навсегда только умирают, – философски заметил Джибраил. – Пока человек жив, жива и надежда.
Амир ошарашенно посмотрел на отца, постепенно успокаиваясь. Он наконец-то услышал буквально крик своего избитого усталого тела: болели ребра, саднила разбитая бровь, а после удара даудовской дубинкой, гореть ему в аду, рука распухла и почти не шевелилась.
В посольстве Злату устроили со всеми удобствами. Появился врач, осмотрел рану и наложил новую повязку, а также дал какую-то настойку, от которой Злате немедленно полегчало. Рука, конечно, болела, но, в общем и целом, девушка оставалась вполне дееспособной – чего не скажешь о ее душевном состоянии: события последних дней, да и месяца в целом, оказались слишком тяжелыми для юной души. Когда Злата осталась одна в отведенной ей комнате посольства, то тут же упала на кровать и проспала больше суток. Как объяснил доктор Григорьев, от нервного потрясения.
Пришлось снова переодеться в привычную европейскую одежду, надеть туфли, но теперь все это Злате ужасно мешало. За месяц, проведенный в гареме, она привыкла ходить босиком, носить невесомые одежды, привыкла к легкому позвякиванию браслетов на щиколотках… Надо же, и совсем отвыкла от европейской одежды… Элегантное синее платье, которое, ахая, разложила перед нею служанка, показалось Злате элементом чужого мира. Она даже укорила себя за такие мысли и платье надела, но в нем чувствовала себя не слишком удобно – однако ничего не поделаешь – не переодеваться же опять в восточные одежды. Тем более что их пришлось бы покупать, ее необыкновенный дорогой наряд после беготни по подземельям пришел в полную негодность.