– Отец, – перешел сразу к главному Амир, – я уезжаю.
– Ты так решил? – Джибраил даже не стал уточнять куда.
– Да. – Амир прямо и твердо взглянул на отца. – Да.
Отец отложил книгу и напомнил:
– Она не нашей веры.
– Мне все равно, отец. Я люблю ее, несмотря ни на что.
Иногда Амир не понимал Джибраила, вот как сейчас. И не мог предугадать, что тот решит или спросит.
– А если она не захочет?
– Если она не захочет, я вернусь и буду с этим жить, – сказал Амир. – Но сейчас я должен ехать.
Джибраил скрестил руки на груди.
– Ты едешь в Россию за девушкой-гяуркой, – отец подвел итог короткому разговору. – Аллах простит меня, если я удержу тебя. И простит, если не стану удерживать. Езжай, если того просит твоя душа.
– Что решит Аллах, мы узнаем, – склонил голову Амир. – Но что думаешь ты?
Джибраил покачал головой – как показалось Амиру, немного растерянно.
– Я не знаю, сын. Я сам никогда не был в такой ситуации. И, прямо скажу, я не очень одобряю твой выбор. Эта девушка прекрасна, но она не нашей веры и она околдовала тебя.
– Это не колдовство. – Амир был тверд. – Я люблю ее.
– Что ж. – Джибраил поднялся. – По закону я должен бы просить эту девушку для тебя у ее отца. Но я слишком устал сейчас, чтобы отправляться в путешествие, а тебе, я вижу, невмоготу ждать. Поэтому отправляйся в Россию сам, поговори со своей возлюбленной и прими то решение, которое подскажет тебе Аллах. Ты мой сын, и я всегда буду любить тебя. Хотя мне нелегко будет принять то, что твоя жена не нашей веры, я полагаю, что справлюсь.
Амир смотрел Джибраилу в лицо. Как ему тяжело! Но это величайшая честь для Амира.
– Я люблю тебя, отец. Спасибо. Джибраил улыбнулся:
– Я тоже люблю тебя, сын. Да хранит тебя Аллах.
Москва. Сусально-золотая Москва, с ее улицами и переулками, с гомоном торговых рядов и лоточниками, с колясками и женщинами в европейских платьях, показалась Злате чужим, абсолютно незнакомым городом.
Вот уже неделю, как они с отцом вернулись домой, как утихли «ахи» и «охи» по поводу чудесного воскресения и возвращения в дом любимицы всех слуг. И даже неудовольствие Любови Андреевны не проявлялось уже столь явно, мачеха смирилась, что Злата снова здесь, а девушка все не могла отыскать себя в этом родном, но теперь непривычном доме.
То ей чудился лепет фонтанов, то гортанный крик муэдзина, то дамасская жара за окном. Миражи… И чужой город, который она раньше считала родным… Злата не хотела забывать Дамаск и Амира, пытаясь отторгнуть все московское. Она не выходила в столовую, ела в своей комнате. Она почти не разговаривала с отцом, который, полагая, что дочь переживает свои приключения в доме сектанта, не хочет никого видеть. Даже Аннушку Злата к себе не пускала. Она сидела целыми днями в кресле, глядя в одну точку, или металась по комнате, пытаясь найти правильный ответ на все вопросы, ответ, устраивающий всех. Но он не находился.