«Предаваться печали солдату не положено», – отругал он сам себя и лег в остывшую постель.
Утром он заказал себе ванну – очень дорогое удовольствие в Париже. Ему налили в большую лохань еле теплой мутноватой воды, а взяли, как за благоуханное омовение в серебряной купели. Виллеру ополоснулся и облачился в строгий черный костюм, скромно украшенный шитьем. Будучи в армии, он не особенно заботился о своем гардеробе, а покинув фронт, с удивлением обнаружил, что одежда его поизносилась и давным-давно вышла из моды. Именно поэтому он заехал в Париж, зашел к портному и, заплатив мерзавцу двойную цену, через пару дней стал обладателем гардероба, приличествующего небогатому дворянину. «Нельзя приехать домой в обносках, – нашептывала гордыня, – это будет признанием поражения».
Шпагу шевалье прицепил справа; еще недавно это доставляло ему кучу проблем, но теперь он уже привык. Теодор нахлобучил шляпу с белыми перьями и, прихрамывая, вышел из комнаты.
Как ни странно, его гнедой конь оказался вычищен, накормлен и оседлан. Теодор с некоторым уважением посмотрел на ленивую физиономию конюха, которого вчера заподозрил в халатности, и вознаградил его усилия мелкой монетой. Застоявшийся Фернан приветствовал хозяина коротким радостным ржанием. Он привык к простору, и здесь, в вонючей парижской круговерти, ему было явно не по себе.
– Терпи, скоро будем дома, – подбодрил его Виллеру. Он вывел коня на грязную улицу и поспешно сел верхом, чтобы как можно меньше запачкать сапоги и одежду.
«Парижане – это отдельная нация, – думал Теодор, пробираясь по узким переулкам к воротам Сен-Дени, – громогласные, насмешливые, подобострастные, надменные. Суетятся как муравьи простолюдины, важно расхаживают в красных плащах гвардейцы кардинала....» Теодор заметил, что передвигаются служивые по двое – по трое, в одиночку никто из них ходить не решается. Еще бы – народ не любит кардинала, не щадит и его приспешников... Грохотали по улицам кареты, сверкая гербами и позолоченными вензелями на дверцах, месили грязь пешеходы: нищие, торговцы, дворяне – все куда-то спешили. Болото, настоящее болото, и в нем множество орущих лягушек.
Теодору едва не вылили на голову помои, несколько раз ему приходилось останавливаться, чтобы пропустить экипаж, и прижиматься к стенам, чтобы разминуться с верховыми. Пеших же вообще было сложно не задавить: казалось, они специально лезут под копыта.
– Город самоубийц, – сказал Теодор Фернану.
Тот был с ним полностью согласен...
Вот, наконец, и ворота. Шевалье пропустили без вопросов: кому нужно связываться с дворянином, выглядящим, как отъявленный головорез? Теодор не питал иллюзий по поводу своей внешности. Многолетняя служба в армии оставила отметины не только в душе, но и на теле. Некоторые из них не были видны, но рубец на щеке не спрячешь. Да и зачем? Виллеру принимал все как должное.