Только сильно захотелось спать.
— Ну нет, — заявила Вера Анатольевна. — Спать я пока не буду.
Она включила радио — голос диктора был восхитительно банален. Он что-то быстро рассказывал о событиях дня — в основном все касалось суда над опальным олигархом, которого пытались представить ангелом доброты и честности. Вера Анатольевна сама подписывала недавно какие-то петиции, хотя знала этого парня, и неплохо, и совсем не видела в нем образец честности.
Потом шли новости авторынка, который занимал ее еще меньше, чем проблемы олигархов. Вера Анатольевна пробормотала: «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить», выключила радиоприемник. Допила кофе — с некоторым сожалением, затушила сигарету и достала увесистую тетрадь и ручку.
Вера Анатольевна пренебрегала компьютером и работала по старинке, находя в этом особенную прелесть и оригинальность. Ручкой и писалось легче. К тому же, как она полагала, было нелепо писать стихи на компьютере, поскольку их вообще следует писать гусиным пером. И хотя в данный момент она собиралась продолжить начатый труд в области драматургии, она давно решила, что будет писать именно ручкой.
Прямо в халате она уютно устроилась в кресле и принялась за работу. Ей была нужна тишина — иначе она не могла сосредоточиться на мысли. Вот и теперь доносящийся с улицы скрип качелей раздражал ее, и она никак не могла найти нужное слово. «И кому это пришло в голову качаться на дурацких качелях в такой холод?» Она вздохнула. Встала, отложив тетрадь, подошла к окну. Отсюда были видны эти чертовы качели, и она попыталась рассмотреть, кто же там. И — невольно отпрянула.
Качели раскачивались сами. Двор был совершенно пуст.
«Это ветер», — постаралась она себя успокоить, но сердце говорило другое.
Она-то знала, что там, на этих качелях, в этом пустом дворе, качается тот самый ребенок из ее сна.
Невидимый ребенок.
— Лора, я…
Он стоял уже на пороге. Все утро он не то что молчал, о нет… Он разговаривал с Лорой и с Анькой, как всегда. Как всегда? Лора даже рассмеялась коротко и зло. Нет, он и раньше умудрялся говорить с ней, думая о своем. Но — не так, не так… Сейчас он столь явно отсутствовал в ее, Лори-ном, измерении, что это бросалось в глаза. И — когда он думал, что Лора его не видит, снова улыбался. А Лора не спускала с него глаз, чувствуя, как в ее душе все больше и больше распространяется страх, смешивается со злостью и уверенностью, что она ничего не может вот с этой улыбкой поделать, ничего не может изменить.
— Я задержусь сегодня, ты меня слышишь?
— Да, слышу, — отозвалась она чисто машинально, все еще погруженная в собственные мысли, и, когда до нее наконец дошел смысл этой фразы, удивленно посмотрела на него. — Как это ты задержишься? — вырвалось у нее помимо воли.