БАЛУКИН. Номер 27 просит на два дня освобождения по болезни ввиду ревматических болей.
ВЕРДЬЕ (усы, глаза, ноздри – прежняя реакция). Подписано. А теперь (подозрительно отеческим тоном) слушайте меня, дорогой и любимый Балукин! Вы подлый, злорадный, наглый палач, у вас вместо души – клоака. Если вы мне еще раз подсунете просьбы номера 27, я тяпну вас по черепу гаечным ключом крупного калибра. (Душераздирающий вопль в духе финала гран-гиньоля.) Ты, лицемерная чернильная паскуда! Сам подписывай просьбы Двадцать седьмого. (Пауза. Сержант падает на стул в полном изнеможении.) Что еще?
БАЛУКИН (дрожащей рукой протягивает записку). Номер 27 просит выходное разрешение на завтра.
Вердье кивает, полностью разбитый. Сидим на стуле, согнувшись в три погибели.
БАЛУКИН. Он желает пойти в купальню.
ВЕРДЬЕ (в тихой печали). Оставь меня в покое, бесчестный, лицемерный живодер, иначе я тебя разорву. (Задумчиво рассматривает пол, приходит, наконец, к решению, встает.) Значит, так. Если рядовой номер 27 изъявит желание, чтобы два черных раба носили его в паланкине на полигон, я это немедленно подпишу. И если он сейчас подаст просьбу, чтобы на осенние маневры его сопровождала веселая дамская компания за государственный счет, я ничего не буду иметь против. Более того, мы даже опередим его желание. Пора приказать батальонному горнисту начинать утреннюю побудку нежным арфовым тоном, а то, не дай бог, рядовой номер 27 проснется и попадет на перекличку… А когда вы с этим покончите, повесьте на воротах форта табличку со следующим объявлением: «Престарелые почтальоны, конюхи и ревматики-рантье найдут идеальное отдохновение, если запишутся во французский иностранный легион. Для полных идиотов – льготы, экстраординарное обхождение и унтер-офицеры в качестве нянек…»
Дальнейшее цитирование, не меняя сути, доказало бы только хорошее знакомство сержанта с набором крепких выражений французского языка.
Возможно, сержант немного преувеличивал, но факт остается фактом: положение господина Ванека после вмешательства капитана Бусье от имени генерала де Бертэна и Лабу изменилось к лучшему. Офицеры слишком часто видели трагический конец неприспособленного к военной службе рекрута в жестоких условиях легиона, поэтому в данном случае они охотно закрыли глаза.
Что за беда, если суровая дисциплина африканской армии не доконает еще одного слабого и бог знает как сюда попавшего горемыку. И, разумеется, для столь заслуженного офицера, как генерал де Бертэн, можно и даже нужно сделать исключение. Не такая уж трудная задача выговорить сержанту, похлопать по плечу рядового. Теперь ситуация на плацу выглядела примерно так: