– Ты все еще считаешь, что любишь меня? – спросила она.
– Ты носишь мою душу у себя в кармашке, Пенни, запросто, словно это носовой платок.
– Не запросто, – сказала она. – Очень бережно, нежно, с полной преданностью, как и ты мою. И все же, если ты не рискнешь, ты никогда не узнаешь, достаточно ли сильна твоя любовь. Хотя я уверена, что твоей любви вполне достаточно, и моей тоже. Я нисколечко не боюсь.
Он подошел поближе и взял ее за подбородок. Она заглянула ему в глаза, уголок рта слегка подрагивал. Он наклонился и поцеловал ее. Она обняла его за шею и припала к нему губами.
День наполнил комнату мягким светом, раскидав по ней золотисто-янтарные нити лучей. Николас подхватил ее на руки и понес в кровать, забытое полотенце упало на пол. Он уложил ее на белые простыни и снял туфельки. Пенни прикусила губу и промолчала. Он медленно стянул с нее чулки, закатывая их дюйм за дюймом и покрывая поцелуями нежные бедра и кожу с внутренней стороны колена. Его естество напряглось, в паху разлилось удовольствие. Она заметила это и улыбнулась, покраснев под золотистыми бликами солнца.
– Если я когда-либо бывал невнимательным… – Он остановился и расхохотался. – Нет, не так, я собираюсь искупить каждый раз, когда я бывал невнимательным.
– Нет, – покачала она головой. – В этом нет никакой необходимости. Сегодня новый день. Теперь каждый день будет новым. Давай покончим с покаяниями. Я люблю тебя. Всегда любила. И продолжала бы любить, даже если ты бы остался жить в Глариене с принцессой Софией. Я люблю тебя, Николас. Ты прекрасен. Всегда был для меня самым красивым. И будешь.
Он развязал кружева и расстегнул пуговицы, платье распахнулось.
– А ты – для меня, – сказал он.
Он неторопливо ласкал ее, будто изучал диво дивное, невиданное. Мягкую подушечку и впадинку ее пупочка. Изящные косточки на ее запястьях. Изгиб ее лодыжки. Крохотные ямочки на ее попке. Его тело прижалось к ее телу, ноги сплелись с ее ногами, руки заключили ее в объятия, даря все новые и новые ощущения. Она поцеловала его. Поцеловала его губы, грудь, руки, обхватила его за талию, отвечая лаской на ласку. Медленно, лениво, словно у них впереди вся жизнь, чтобы успеть насладиться каждым ощущением.
Прикосновение сливалось с прикосновением, кожа сплавлялась с кожей. Он понятия не имел, где начиналась она и кончался он сам, его губы, ее губы, его огрубевшие ладони, ее золотистые волосы. Проникновение в нее оказалось всего лишь продолжением его страждущих рук, ее мягких губ. Она двигалась вместе с ним, тепло обернулось жаром, а жар – пламенем. Очистительные языки чувственности – откровенной и обжигающей – сжигали его кровь огнем. Удовольствие расцвело пышным цветком, испепеляющим все сомнения. Он двигался, даже не пытаясь сдержаться, полностью погрузившись в доверие. «Она любит меня. Я могу дать ей в руки власть над собой и знать, что она никогда не воспользуется ею, чтобы причинить мне боль».