Предположения Джульетты оправдались. Он безжалостно уничтожал ее фигуры, разрушал замыслы, расстраивал оборону, превращая игру в опустошительную войну, а шахматную доску в миниатюрное поле битвы. Как будто это имело какое-то значение! Оставался всего один день.
– Что вы потребуете в качестве штрафа на этот раз, сэр? – спросила наконец Джульетта.
Когда мистер Грэнвилл посмотрел на нее, в глазах у него было что-то близкое к отчаянию, но он засмеялся.
– Чтобы завтрашний матч мы провели где-нибудь еще. Один раз мы играли на кухне и трижды в виноградной беседке. Почему бы нам не сыграть на новом месте?
– Прекрасно, – сказала Джульетта.
– А мое хозяйственное поручение на завтра?
Она отодвинулась от стола и встала.
– Я полагаю, вы его уже выполнили, сэр. Вы принесли этот ужин.
С этими словами она быстро покинула беседку и поспешила прочь.
Олден смотрел, как она уходит. Итальянское платье, словно крылья, развевалось у нее за спиной.
Завтра. Завтра в Мэрион-Холле он должен заманить ее в постель. Вопрос о возможном провале даже не стоял. Разорение – слишком суровое наказание за одну ночь безумной игры. Были наказаны все – он сам, его слуги, его мать, но больше всех маленький Шерри, которому и невдомек, что его участь предрешена.
Но игра в том варианте, в каком она обычно велась, похоже, не получится. Потому что от ее исхода зависит слишком многое? Или потому, что переживания Джульетты намного глубже, чем у других? Она потеряла брата. Она выходила замуж по любви.
Первые три стадии обольщения были уже пройдены. Он имитировал свой неподдельный интерес к ней, пробудил в ней физическое влечение и начал развеивать ее подозрения, чтобы она чувствовала себя с ним в безопасности. Сейчас она, несомненно, была почти готова к четвертой стадии – к его искусным рукам и еще более искусному рту.
И что его дернуло рассказать о Марии? Конечно, в той истории была достаточная доля правды, но тогда он был почти мальчиком. Из-за той любви он и оставался так долго вдали от Англии. Его любовница вместе с мужем, который ей в отцы годился, способствовали формированию его взглядов на жизнь и духовных ценностей. Но воспоминания о Марии его уже не волновали. Когда между ними все кончилось, его сердце остаюсь нетронутым. Может, у него вообще отсутствовал этот жизненно важный орган?
Если что-то и было когда-либо по-настоящему значимо, то только смерть Грегори. Но вокруг не было ни одной души, с кем бы он мог поговорить о своем любимом брате. Даже с матерью. Леди Грейсчерч вообще вела себя так, будто у нее никогда не было другого сына, и Олден всегда подразумевался единственным наследником.