— Бегом слетаю… Да, кстати: куда убрали мою епанчу из передней, с гвоздя? Индентант спать мне не дал — пристал, куда я девал епанчу… «Прогулял», — говорит, — и все тут.
Ильинична спросила у посыльной своей. Епанча, конечно, оказалась прибранной, и место указано, где вешать её. Пошёл молодец и нарочно завернул в подклеть к интенданту — показаться в епанче.
— Ну, ин ладно… Ужо я напою старому черту, шуту проклятому… Нельзя не искать, коли наврал, что пропала у тебя… Ты на меня не серчай, и сам, коли в чём в ответе, искать примешься… коли говорят, утерялася. Юрок ты, сам царь говорит, ужо буду знать, что исправен… Ступай же, брат! И мне, и тебе некогда пустословить.
Вот и все оправдание за кутерьму. Пришёл к Монсу.
— Цидулу велено передать и ответ получить, — объясняет Ваня худощавому юркому молодцу, в передней палате что-то писавшему.
— Давай. Прочтём и ответим.
— Тебе не дам… Самому господину должен в руки…
— Да он спит ещё…
— Разбудите!.. Коли от государыни — встанет и примет.
— Много чести. Станет Вилим Иваныч вставать раньше времени! Отдай мне, всё равно. Встанет — предоставлю.
— Мне велено самому в руки, и никому больше.
— Ну… мне, значит, все едино…
— Ничего тут нет и похожего на дело, не только не едино. Холоп останется холопом, а барин — барином! Всяк сверчок знай свой шесток…
— Я не холоп вовсе, а секретарь… От холопа разница. Все бумаги и челобитья к Вилиму Иванычу — ко мне идут.
— Ну, пусть идут… окромя этой цидулы. Её отдам только самому.
— И мне отдашь, коли добра хочешь да толк смыслишь в делах… А не хочешь давать мне — пошёл вон!..
— Гнать ты меня не смеешь, коли, говорят, за делом послали… А тебе не отдам и заставлю идти… разбудить барина.
— Ну… это старуха надвое сказала… Хоша и вставши бы был, да не выходил из опочивальни, к нему не пойду.
— Покажи мне, где эта опочивальня… Я и без тебя дело справлю.
— Ловок ты, я вижу…
— Смекаю, что ловчей тебя… Знаю, как дело справлять, а ты не даёшь… Скажи на милость-, что ты за птица?! — начиная терять терпение и возвышая голос, говорил Ваня.
— Вот какая я птица, что не ори, а ступай вон честью, коли не даёшь цидулы!
— Я тебе говорю: не пойду, пока сам не отдам, как велено. Послан я наспех. Грубияна встретил — жалобу принесу своим чередом, а… медлить больше не могу.
Говоря эти слова, во всём, в чём был, ражий Балакирев сделал шаг от дверей в внутренние комнаты, заметив слева притворённые двери.
Писавший вскочил и заслонил собою эти двери. Ваня сдвинул его с места, повернув как перо. Но сбитый с позиции ухватился за силящегося войти. Произошла борьба.