– А, Алексей Васильевич, добро пожаловать, – ласково произнесла Екатерина I, милостиво давая поцеловать свою руку вошедшему.
– Изволили звать, ваше величество! Я и поспешил.
– Опоздал, сударик, – змеиным шёпотом произнесла новопожалованная баронесса, – в глазах её, устремлённых на Макарова, была смесь досады, начинавшейся боязни и любопытства, сильно возбуждённого действиями Ушакова.
– Я спросила только, Алексей Васильевич, – произнесла Екатерина. – Сказали уехал… я было и отложила до утра, да вот проказница Лиза пристала да пристала: «Мамаша, хочу быть секретарём твоим». Я ей, смеха ради, и дала записать приказания.
Цесаревна Елизавета Петровна в это время подавала Макарову свою пробную работу по статс-секретарству.
– Так это, ваше величество, только для шутки, – пробегая первый указ о новом пожаловании в секретари цесаревны, произнёс Макаров, успокаиваясь и свёртывая все прочие указы, чтобы положить их в карман.
– Нет… только о ней, разумеется, – указывая на дочь, молвила серьёзно государыня… – Остальные исполни, Алексей Васильевич.
Макаров погрузился в чтение, и лицо его с каждою прочитанною бумагою стало делаться мрачнее. Он даже не мог пересилить проступавшего невольно смятения.
Пробежав последнее пожалование, Макаров бросил глаза на дверь, за которою уже исчез Ушаков, и лицо кабинет-секретаря выразило дурно сдерживаемую досаду и сильнейшее побуждение узнать, что за бумагу унёс разыскиватель. Яркий румянец, выступивший на щеках Макарова, мгновенно сменился бледностью, когда поднял он вопрошающий взгляд на императрицу и произнёс:
– И ещё был дан указ, что ли, Ушакову?
– Это до тебя не касается, Алексей Васильевич… Наше особое дело, – сухо, но строго и решительно произнесла государыня вполголоса.
Кабинет-секретарь потупился, и им овладело полнейшее смятение, быстро переходящее в страх, так что он поспешил, отвешивая низкие, неловкие поклоны, удалиться.
Вслед уходящему кабинет-секретарю раздался весёлый, заразительный смех цесаревны Елизаветы Петровны, овладевший вдруг всеми присутствующими, начиная от государыни, давно так не хохотавшей, как в этот вечер.
Предмет же этого проявления неудержимой весёлости, Алексей Васильевич Макаров, чувствовал себя совсем нехорошо, обуреваемый то страхом, то завистью. Для него в этот вечер Ушаков вырос до гигантских размеров, с безграничным влиянием на ум и волю государыни, тогда как он, Макаров, только было решил влиять на них по своему разумению, с единственною целью выказывать своё значение. У людей с таким настроением, конечно, легче всего вырастают химеры при каждом не предвиденном ими обстоятельстве. А что-либо предвидеть в упоении сознанием своей воображаемой силы они не хотят и даже не могут, так что им легче всего испытывать и подлинные поражения. Такие самонадеянные люди, как Макаров, разумеется, впадают в крайности. Воображаемая опасность бывает им, однако, чаще всего на пользу, потому что отрезвляет и принижает их скорее всего другого. И в этом состоянии они готовы снизойти до искательства даже у людей им обязанных или ими только держащихся.